Я — авантюрист?
Шрифт:
«Ой, не знаю, — честно ответил парень, — очко не железное. Вряд ли, да и толку-то, ну, спустился? Хрена ли тут делать? И зачем я её зову, кретин!»
— Гарда, фу! Не надо сюда, иди по краю, там встретимся, — закричал наверх, завидев голову собаки, в очередной раз.
Лёшка понимал, что слова тут бесполезны, разве команда сработает, но продолжал орать и махать руками. Псина вслушалась, брехнула совершенно в иной тональности, убралась с края. Подождав, парень огляделся по сторонам.
«Фигассе овражек! Если везде так, я не выберусь», — пробежала трусливая мысль, когда потенциального выхода в пределах видимости не оказалось.
Но
Через полчаса он утомился и заскучал. Ноги увязали в рыхлом грунте, а то вляпывались в раскисшую землю. Родниковая вода пропитала её и сделала грязью, вместо того чтобы собраться в ручей. А пить хотелось. Немного поразмышляв, Лешка приглядел самое мокрое место на склоне, взобрался насколько смог и принялся ковырять трубой в глине углубление. Идея была такова — вода насочится в эту ямку, вот и решена проблема! Глина оказалась твёрдой, углубление получилось небольшим, всего с ладонь.
Но туда вода стекать не спешила. Она струилась тонким слоем по всему склону и только жалкие капли попадала в приготовленную ёмкость. Требовалось собрать хилый поток и направить в одно место. Память подсказала прочертить косые направляющие, как подсочку на каком-то хвойном дереве для сбора смолы. Или канифоли? Лёшка помнил такую фотографию, но детали выветрились из головы за ненадобностью. Да и не надо!
Борозды, сделанные ромбовидным концом трубы, помогли. Вода весело заструилась по ним, снося грязь в углубление. Выгребая пальцами первые порции, парень заодно и руки помыл, затем ополоснул лицо. А когда муть осела или смылась, попытался зачерпнуть пригоршню чистой водицы. Ни фига не получилось. Не рассчитал он глубину приямка. Снова копать, расширять и углублять?
Пить хотелось так сильно, что самое простое решение пришло мгновенно. Парень дождался, когда вода перелилась через борт, и принялся схлёбывать. Правда, он понимал, что сейчас уподобляется хомячкам в клетке, которые лижут поилку — но перед кем фасон держать? И Лёшка самозабвенно лакал, схлёбывал свежую чистую воду, пока кто-то не тронул его спину жесткой рукой.
Глава четвёртая
Слёзы душили Нину, перекрывая горло спазмами, страх пригнетал, заставляя сползать с сиденья вниз, к педалям. Там было тесно, зато уютно. Этот насильник больше не ломился в двери, но обмануть её трудно! Она не купится на дешёвые трюки, не станет поросёнком Наф-Нафом и семерыми козлятами, какую бы овечью шкурку не примерял этот волчара! Вот ведь какой изобретательный подонок — специально не сел на тот троллейбус, чтобы без свидетелей сделать своё чёрное дело! Но она лучше умрёт, чем ещё раз позволит измываться над собой!
Сжавшись в комочек в тесном пространстве под рулём, где её невозможно увидеть снаружи, девушка вслушивалась в окружающую темноту. Внезапно она сообразила — свет в салоне — он же выдаёт! Осторожно протянув руку вверх и нащупав тумблер, Нина погасила все лампы. Сразу стало спокойнее на душе. Ровный шум дождя ослабел, почти стих. Ни единого подозрительного звука — скрипа, удара, царапанья — не доносилось снаружи. Может быть, техпомощь приедет раньше, чем насильник вернётся?
Выждав несколько минут, Нина выползла из тесного
Снова слёзы потекли по щекам, унесли в себе пережитое воспоминание. Нина потрогала двери, убедилась, что те плотно закрыты. На корточках передвинулась ко второму ряду сидений, уселась на пол, чтобы держать створки в поле зрения, но не находиться напротив них. Платочком стёрла мокроту с лица, тихонечко высморкалась. Дождь кончился. Сидеть на жёстком полу было неудобно. В салоне стояла абсолютная тишина. Фонари вдоль дороги, горящие не через один, а в лучшем случае, через пять-шесть, почти не разбавляли темноту.
Девушка осторожно поднялась, чтобы только глаза оказались выше кромки окон, осмотрелась. Никакого подозрительного движения. Затаился? Или передумал, отказался от намерения? Получил отпор, понял, что лёгкой добычи не будет и ушёл восвояси не солоно хлебавши?
Так и не решив, что делать, Нина гусиным шагом добралась к заднему сиденью, самому длинному. Там она легла, свернувшись комочком. Насильник, если решит вернуться, не разглядит её в этом углу, а пока он будет раздвигать створки дверей, она успеет подбежать и снова ударить его монтировкой. Для этого она и прижимает спасительную железяку к груди. С ней спокойнее. И всё-таки, как неуютно здесь, как не хочется торчать в этом опасном и пустынном месте, дожидаясь «технички»:
— Господи, очутиться бы сейчас дома, — взмолилась Нина о чуде, которого ей так не хватало все эти годы.
Внезапно троллейбус качнуло. Человеку не под силу расшатать салон так, чтобы девушка свалилась с сиденья. Нина снова испугалась, но совершенно по-иному, нежели недавно. Гул и сотрясение относились к природным явлениям, которые были совершенно безразличны к ней, и не покушались на тело. Нина боялась погибнуть в аварии, от молнии, утонуть в наводнении, как любой нормальный человек, но то — судьба. Её отменить невозможно, она выбирает жертву случайно и не станет издеваться над нею.
Примерно так выглядели философские воззрения девушки, если бы кто спросил Нину. Только никто и никогда не спрашивал о таких вещах вожатую троллейбуса, невзрачную серую мышку, невесть откуда приехавшую работать. Кому она интересна — тощенькая девчоночка, тихо обитающая в комнатке на четвёртом этаже служебного общежития. Конечно, парни сразу попытались вломиться к новенькой, чтобы ввести в хмельной и весёлый круг одиноких сожителей и сожительниц. Однако дверь оказалась прочной и надёжно запертой, а наряд милиции по её звонку приехал очень быстро. Больше с дурой никто не рискнул связываться.
И слава богу! Сколько себя Нина помнила, от мужчин добра ждать не приходилось. В их деревушке только одна женщина ходила без синяков — бабка Варначиха, и то из-за славы ведьмы. Всех остальных мужья колотили по делу и без дела, просто от скуки. А среди немногочисленной молодёжи царил один закон — закон силы. Всех девчонок, как только они входили в пору, разбирали старшие парни, которых было раз-два, и обчёлся. И если потом, пирком да на свадебку, кого-то объявляли женой и уводили на совместную жизнь — считалось, что той сильно повезло.