Я – Беглый
Шрифт:
Рути, где это? — раздался из кухни спокойный голос мадам Элиз Норд.
— Кажется, на судоверфи. Не волнуйся, мама. Включи телевизор.
Мы сели за стол.
— Сколько погибло? — спросил старик.
— Пока сообщают только о шести убитых, но раненных около сорока.
— Я ещё не показал вам своих альбомов. И знаешь что, Рути, позвони-ка Гостаму. Так спокойней будет. Он в это время часто там околачивается.
Домой мне надо ехать. Куда только — вот вопрос?
— Я с трудом преодлел желание поместить сюда всего Странника целиком.
Почему все мы обречены бродить в тёмных просторах в поисках света, которого нам не суждено увидеть до того внезапного момента, когда время будет закончено, делать выводы — поздно. Тогда — вдали какой-то свет. Но до источника этого света никому из нас уж не добраться.
И так я, сетуя, в свой дом пришёл обратно. Волнение моё всем было непонятно.Однажды, в море, я был совершенно уверен в том, что не проживу и пятнадцати минут. Смыло меня, дурака, за борт. Вода ледяная, роба намокла и на грунт тянет. О чём я думал? Честное слово, в те мгновения, совершенный ещё мальчишка, я понимал что-то такое важное, чего сейчас понять мне, со всем нынешним жизненным опытом моим, не под силу. Судовой плотник, наконец, багром подцепил меня за телогрейку и вытащил на борт (я срывался дважды). И вот, я тут же всё забыл. И сейчас не помню.
Меня растирали спиртом.
— Слушай, — сказал я. — А как же это?
— Что?
— Ну, мне там говорили, что мы тут все, это…
Ледяная, жестянная ладонь, легла мне на плечо:
— Это ты с перепугу. Думал — помирать пора. Затра и вспоминать забудешь. Глотни-ка спитрику. Полезно для мозгов.
Ну, я тогда смолчал, конечно. Но я вам сейчас точно клянусь, что слышал какие-то удивительные слова. Я всё на свете понял — сразу. А потом сразу забыл. Может до следующего раза.
Не принимайте меня только за религиозного проповедника. Я антиклерикал. А всё же я тогда слышал это. Что-то слышал.
Однажды я очень обидел человека, обидел намеренно, и, хотя его уж давно нет в живых, с возрастом всё чаще вспоминаю это с большой горечью. Здесь я его назову Геной.
В эпоху ранней перестройки этот Гена на Ваганькове приватизировал несколько помещений и сумел организовать настоящий, небольшой, конечно, гранитный завод и хорошо технически оборудованный бетонный цех. Так что уж «болгарками» на чурбаках кривых плиты у него не полировали, устанавливали на стол. И стали распространяться слухи, будто ему разрешат и весь Ваганьковский мемориал выкупить. На это были причины.
Дело в том, что раньше Ваганьково «держала» пресненская мафия. А Генку охраняли люберецкие, и ребятам с ул. 1905 года пришлось потесниться.
Качество всех работ по обслуживанию и изготовлению изделий десятки лет на Ваганькове производились из рук вон плохо. Территория была захламлена настолько, что тресту пришлось
Скажем, я иду по аллее с ведёрком, лопаткой, мастерком, ломиком — классический работник безквитанционной сферы — халтурщик. А мне навстречу — иномарка. Я — сторону. А машина остановилась, дверца открывается и оттуда Генка мне:
— Лысый, ты чего загордился? Уже и здоровкаться не хочешь? — протягивет руку, как старому товарищу.
Но с другой стороны тут, конечно, вся наша ваганьковская вольница зашевелилась. Генка стоит и говорит во дворе:
— Сперва мы всю пьянь разгоним. Останутся только хорошие работники.
Ну, я как старый кадр:
— Чего, Геныч, и меня погонишь?
— Не. Мы стариков пока оставим, — Генка смеётся. — Может, на мыло пригодятся.
И вот, как-то раз сидим в раздевалке, и Генка с нами. Он старался формально держаться старого. Он был нам свой, хотел это подчеркнуть.
— Ген, ну как там твоя дача? — кто-то спросил.
— Да уж готова почти вся, и отделку заканчиваю. Возни осталось с кухней, — и тут он руку к сердцу приложил и говорит. — Вот, ребята, поверите, всю душу в этот дом вложил. Просто вымотался весь. Но уж зато хибарка вышла — игрушка, а не дом.
И, сам не знаю к чему, а, впрочем, может, и знаю, я ему говорю, сильно скопидомов не люблю:
— Чего ты х… — то порешь? Как это бессмертную душу в дом вложить? Ты хоть мозгами пошевели.
Наступила тишина. Уж тогда немногие так могли обращаться к нему. И он помолчал, а потом вдруг спрашивает меня:
— Мишка, а почему ты такой злой? — и всё, мне крыть-то нечем, а он добавлять ничего не стал и ушёл.
Потом однажды был случай, приезжают от него на «Муравье»:
— Давайте, ребята, выручайте. На Генку чеченцы наехали. Ну мы и кинулись к нему в цех. Кто с лопатой, кто с монтировкой. Всё же нас тогда было человек полтораста. Сила. Кое у кого и огнестрельное оружие было. Тогда уж это начиналось.
У него во дворике стоят два здоровенных японских джипа и там человек десять, но мы знаем, что это десять стволов. Вышел к нам Генка.
— Ребята, спасибо за поддержку. За мной не заржавеет.
Чеченцы молчали. Один только сказал:
— Так. Ребята, держитесь подальше. Стреляем без предупреждения.
Врать не стану у меня ноги слегка холодные, гляжу на остальных — тоже фотки перекошены. Мы ещё тогда к этому не привыкли. Вдруг Генка ко мне подходит и сказал:
— А, Миш, ты тоже? Спасибо и тебе. Но я тебя не звал. Учти. Это я тебе при всех своих говорю.