Я боюсь. Дневник моего страха
Шрифт:
Никогда не смогу помочь человеку, когда его тошнит, никогда. Более того, ужасно боюсь, а вдруг кому-нибудь станет плохо как-то по-другому, но это приведет к рвоте? Причем я не могу на это смотреть нигде: ни в жизни, ни на экране (и почему так часто показывают, как кого-то тошнит и рвет). Я не могу видеть даже «блюющий смайлик» в компьютере.
Все это меня умучивает и очень сужает мой круг общения. Часто людей укачивает в машине: для меня это конец – я уже с ними никуда не поеду, а если поездку невозможно отменить, то всю дорогу мучаю попутчиков вопросами: «Тебе не плохо? Не тошнит?» Один
Я почему-то думаю, что подобным страхом заражены многие, и поэтому всегда скрываю собственную тошноту. Я доползу до укромного места, но никому не позволю это увидеть.
Откуда взялся этот страх? Это с детства: меня мама била за то, что я смотрю на папу, когда ему плохо бывало после пьянки или после самолета. Она меня даже не била, она меня избивала, за волосы таскала, и вот это ее «Не смотри! Не смей смотреть, убью!» до сих пор во мне живет.
Да, когда я стала взрослой, мы с ней обсуждали это, и мама говорила, что просто хотела меня уберечь от жуткой картины валяющегося в собственной блевотине отца. Но вот перестаралась чуток, и это реально испортило мою жизнь.
Умом я понимаю, что бояться нечего, что ничего страшного не будет, но… Я даже пыталась рисовать свой страх, заставляла себя смотреть в фильмах соответствующие сцены, но эти жалкие попытки ни к чему не привели».
Первая попытка двадцать лет назад…
Страх всегда был и будет самым верным
средством обмана и порабощения людей.
Когда мы собирались уезжать в Израиль, я перебирала свои архивы, до которых не доходили руки уже много лет… И с удивлением обнаружила нечто типа дневника, отпечатанного на машинке, совсем небольшого, немножко даже беллетризованного. Это было в 90—91 годах, боже ж мой! Для чего я писала это? Для кого? Ведь никак и никогда не использовала и даже забыла! А документик оказался весьма любопытным и полезным. Кто знает, может, если бы я вовремя показала его своему врачу, то она многое поняла бы обо мне сразу, без моих сбивчивых рассказов сквозь слезы. Но я напрочь забыла про эту рукопись. И обнаружила ее лишь перед отъездом.
Пришлось набивать текст в комп… Забытое занятие! Но ведь тогда никаких компов в нашем домашнем обиходе еще не было. Машинописные странички стали серо-желтыми, текст виден плохо, а потому даже о сканировании не было речи. Итак, я перечитала, перепечатала и, благодаря этому, многое осмыслила заново.
Эй, кто-нибудь, дайте руку,
или
Жизнь среди призраков
Свято место пусто не бывает.
При моей лени все-таки начать писать – подвиг. Шучу… Мне кажется, это последняя и единственная возможность, во-первых, разложить по полочкам в моем воспаленном мозгу все то, что я за долгий период перечувствовала и передумала, к чему пришла и во что тупо уперлась; во-вторых, это моя последняя надежда найти руку… Понятно будет потом.
Я
Болезнь
Два с лишним года назад я заболела. Неизвестно чем, непонятно никому. При воспоминании о количестве выпитых таблеток меня и сейчас начинает тошнить. По-моему, врачи просто экспериментировали на мне за мои же деньги: а сколько человек может выжрать химии и не отбросить тапочки? Кстати, я догадываюсь, почему я заболела, точнее, что послужило толчком. Но если говорить и об этом, то надо идти еще дальше назад, чего не хочется, тем более что это уже не имеет абсолютно никакого значения.
Итак, я болею. Дочери год. Что это была за болезнь? Что мне плохо, не понимали даже близкие люди. По-моему, для некоторых я больше года валяла дурака.
Вот как это бывало… Раннее утро. Я внезапно просыпаюсь, как от толчка: «А!» Сердце бешено колотится в груди, ушах, животе, пятках. Начинается и медленно увеличивается боль в солнечном сплетении. Это особая боль – несильная, но выкручивающая, выламывающая, какая-то издевательская. Когда говорят про ломку наркоманов, мне кажется, они испытывают нечто подобное, хотя сама я наркотики ни разу не пробовала. После начала боли появляется тошнота… И при этом всем в душе страх-ужас-отчаяние.
Просыпается малышка, зовет. Я доползаю до нее, кормлю, одеваю, сажаю в манеж и со стоном падаю на кровать, чтоб хотя бы на час забыться после 10—12 выпитых таблеток, без которых я бы вообще не смогла подняться… Эти таблетки мне вовсе не врач выписывал, это я сама себя пыталась привести в норму. А потому: одна таблетка – от боли, другая – от тошноты, третья – от страха (транквилизатор), четвертая – от напряжения мышц (но-шпа), пятая – от сильнейшей тахикардии… Где-то через полчаса некоторые лекарства приходилось принимать снова, потому что не было облегчения. Таким образом, количество выпитых таблеток иногда и доходило до 10—12 штук. Но я обязана была привести себя хоть в какой-то порядок! У меня на руках была крохотная дочка, за которой нужно было ухаживать каждую минуту.
Бывали дни, когда я не могла встать вообще – ноги не держали (как хорошо, что могу писать об этом в прошедшем времени, тьфу-тьфу-тьфу!). Когда становилось совсем невмоготу, я вызывала кого-то из близких. Ох, и ненавидели же они меня за это! Вроде и любили, и жалели, и помогали, и ненавидели. Да я и сама себя не выносила. Так продолжалось в течение года.
Бог
Нет, тогда еще не было четких и ясных мыслей о Боге. Были мысли о жизни и смерти. Зачем же я живу, кому это надо? Всем только плохо, и прежде всего мне самой. Дочь? А на хрена, извините, ей такая мать – беспомощная развалюха? До сих пор не знаю, что удержало меня тогда от последнего шага. Хотя, откровенно говоря, тогда я еще не была так близка к последней черте, как это случилось несколько позже. Несмотря на физическую немощь, во мне еще жила какая-то внутренняя сила, и жизнь моя шла пока среди людей, а не призраков. Я еще не крестилась, церковь в нашей семье не была необходимостью, но мысли о связи моей болезни с Богом и его противоположностью у меня стали возникать…