Я боюсь. Дневник моего страха
Шрифт:
И злиться на меня, пожалуйста, не надо. Я,как Деточкин (главный герой фильма «Берегись автомобиля». – Прим. авт.), виновата, но не виновата. И я не безнадежна. Эй, кто-нибудь, дайте руку… И вам зачтется. А я хочу, все еще хочу жить и быть среди людей.
Больше всего на свете я люблю поздний вечер и ночь – благословенное время! День прошел, «ничего не произошло – лови момент» (Д.Хармс). Уже ничто не угрожает нам. А сон! Это отдохновение, блаженство! Сон меня щадит, страха там нет.
Но наступает чертово утро.
P.S.: Свеженькая гениальная идея! Слушайте! Все советские люди состоят из двух основных субстанций, взлелеянных в них с раннего возраста – агрессии и страха. Агрессия для того, чтобы в случае чего, ничтоже сумняшеся, уничтожить себе подобного и даже получить от этого удовольствие. А страх, понятное дело, – для полного подчинения существующей власти. Что происходит с людьми, которым не до конца загадили мозги и испоганили душу? Они приходят к Богу или к своему собственному нравственному закону, и агрессия уходит из их душ (наблюдение на себе – трагическая медицина). Резервуар освободился, но добром и миролюбием он быстренько наполниться не может. Такое в нас не предусмотрено технической документацией. А свято место пусто не бывает. И туда хлынул страх! Он заполнил собой все пространство внутри человека. Результат: самоубийства, психушки, полный душевный дискомфорт. Причем, прошу обратить внимание, это удел отнюдь не самых плохих людей. Диагноз есть как будто. Теперь дело за лечением. Но тут я бессильна. Так что благодарное человечество аплодировать будет не мне. Ну и фиг с ним!
«Страх определяют как ожидание зла», – сформулировал в свое время Аристотель. Умным дядькой был этот древний грек! «Ожидание зла» – как точно сказано. Из-за того самого выгрызающего все нутро чувства вины за то, что ты был «плохим», «хуже всех», «неправильным» и прочее, возникает это самое «ожидание зла», то есть возмездия за все это. Ты понимаешь, что оно справедливо, и даже не пытаешься бороться, что-то доказывать, каяться и уверять (кого?), что все осознал, понял и просишь прощения. У кого и за что? Да у всех и за все! Ты – плохой. Весь мир совершенно справедливо ополчился против тебя и…
Читаю дневник и вспоминаю тогдашнее мое состояние. Ух, не дай бог… Особенно убивало то, что не с кем было ни поговорить, ни пожаловаться, некому поплакаться даже. И помощи ждать было неоткуда…
Уже в нынешней своей жизни я стала собирать разные истории страхов с помощью тех, кто поделился со мной, анализировать причины появления этой гадости в нашей жизни. Много воспоминаний, много боли…
А одна из историй оказалась мне настолько знакомой и близкой, будто произошла со мной – той, которая писала записки о своей «вине»…
Спастись нельзя погибнуть
Лика торопливо спустилась в метро, поминутно оглядываясь: мужчина шел за ней шаг в шаг, след в след. Нет, надо что-то делать, как-то «оторваться» от него. Лика резко взяла вправо и оказалась стоящей в ряду старушек, торговавших носками, варежками, сигаретами, жвачками… О, боже, какое облегчение! Мужчина прошел мимо, туда, к стеклянным дверям, к эскалаторам. Лика глубоко вздохнула, закрыла глаза и
– Дочка, ты чего? Тебе плохо? – участливо спросила ее бабка с носками.
Лика повернула голову и с благодарностью поглядела на маленькую старушку: надо же, заметила, что с ней что-то не так. Как же Лике хотелось броситься к этой бабушке на шею, завыть, зарыдать, попросить о помощи… Но Лика прекрасно понимала, что такое поведение может кончиться вызовом специальной психиатрической скорой помощи. Если она только начнет объяснять незнакомым людям, отчего ей так плохо…
Поэтому Лика принужденно улыбнулась, облизнула пересохшие губы и сказала деланно бодрым голосом:
– Ой, да ничего страшного, немножко голова закружилась, уже все нормально! – и деланно весело зашагала в глубь подземки.
И на самом деле ей стало значительно легче: мужчина шел не за ней. Ей опять показалось, зря показалось. На сей раз миновало. Пронесло. Как, впрочем, проносило всегда. Но чем чаще все заканчивалось хорошо, тем больше Лика боялась: казалось, что с каждым днем неизбежное все ближе, круг сужается, и Оно случится.
Через полчаса Лика была уже дома. Пока она снимала пальто, сапоги и разматывала свой длинный шарф, свекровь стояла рядом и докладывала по пунктам, что ел Димка, как спал, как сходил в туалет… Димка тем временем неотрывно смотрел свои любимые диснеевские мультики, хохотал и повизгивал от восторга.
– А звонил кто-нибудь? – с замиранием сердца спросила Лика у свекрови, перебив ее отчет о Димкином стуле.
– А… Э… Звонил? – смешалась перебитая на самом интересном месте Димкина бабушка. – Ну да… Был какой-то звонок пару часов назад…
– Кто? – вскрикнула Лика, вздрогнув. – Кто? Что сказали?
– Эм-м-м… – протянула свекровь. – Я не знаю… Не спросила…
– Ну как же! – застонала Лика, до боли сжав кулаки. – Я же просила!
– Ну, прости! – свекровь обиженно поджала губы. – Я была слишком занята Димочкой. – Она сделала особенный упор на слове «слишком».
Лика тяжело вздохнула, осознав, что весь этот вечер она будет думать о том, кто и зачем звонил. Будет психовать, мучиться, не умея отвлечься. Попробуйте не думать о… розовом слоне.
Лика всегда была очень «правильной» девочкой, с самого детского сада. Там воспитатели не могли нарадоваться на умненькую, послушную, начитанную, веселую девочку. Ей всегда давали главные роли в групповых постановках, на Новый год она неизменно была Снегурочкой, а не какой-то там снежинкой…
В школе ее социальная роль не поменялась: отличница, заводила, командир «звездочки», командир отряда… Учеба давалась легко, одновременно она ходила в танцевальную студию, где у нее тоже все получалось. Жизнь обещала быть радостной и легкой, доброй и светлой.