Я был воздушным стрелком
Шрифт:
Самолет Зиянбаева, как часто бывает в группе с замыкающим, отстал. Для немцев такие самолеты - подарок, их сбивают в первую очередь. Я открыл огонь по атакующим нас двум "мессершмиттам", отбил атаки. Это их не остановило. В наш самолет попало несколько пуль крупнокалиберного пулемета, не причинив особого вреда, но СПУ (самолетное переговорное устройство) отказало. Поэтому летчик не мог слышать мои команды и делать маневры при отражении атак вражеских истребителей. К тому же нас прикрывал только один "лагг", хотя и делал свое дело мастерски.
Немцы прекрасно понимали
Я взял в прицел ведущего, и когда он приблизился к нам метров на двести, нажал на гашетку. Видимо, попал. "Мессер" взмыл вверх, где его сразу настиг идущий мне на помощь "лагг" прикрытия. За самолетом потянулся черный шлейф. Увлекшись ведущим "мессершмиттом", я упустил его ведомого. Тот, не теряя времени, подобрался ко мне снизу и попал в "мертвое пространство".
Сделаю разъяснение. Немецкие истребители старались подойти к нам на близкое расстояние и только тогда открывать огонь из своих пушек, так как Ил-2 имел броневую защиту жизненных центров самолета и поразить его можно было только с близкого расстояния.
"Мертвое пространство" - это такое положение самолета, когда нельзя стрелять по противнику, так как он находится вне обстреливаемой зоны. Это происходит вследствие того, что турельная установка, на которой установлен крупнокалиберный пулемет, имеет ограниченный угол стрельбы. Чтобы увеличить угол стрельбы, необходимо четкое взаимодействие летчика и воздушного стрелка. Летчик эволюциями самолета дает возможность стрелку вести огонь, не допуская захода вражеского истребителя под "хвост" машины.
Опасность всегда страшна своей неожиданностью. Когда в "мертвом пространстве" нашего самолета оказался "мессершмитт", а летчик на мои команды не реагировал, мне стало ясно: конец. Тогда я решился на немыслимое - стрелять через фюзеляж собственного самолета, как, читал когда-то в газете, поступил стрелок-радист бомбардировщика. Да, можно перебить тяги рулей, и тогда самолету один черт хана. Но раздумывать было некогда. Все произошло мгновенно. Я прошил пулеметной очередью фюзеляж своего самолета. Зиянбаев тут же среагировал, посчитав, что самолет достала очередь незамеченного им немца, моментально скользнул влево. Это нас спасло: короткая очередь "месса" не задела, но зато он напоролся на мою. Это была длиннющая очередь отчаяния, от которой пулемет захлебнулся и отказал, а немец, перевернувшись на спину, устремился к земле.
Только сейчас возле нас появился "лагг"-одиночка, но дело уже сделано.
Что я перечувствовал в те секунды? Сложно ответить. Что может чувствовать человек, вернувшийся, можно сказать, с того света и отправивший туда вместо себя противника? И тут же, с ужасом посмотрев на изрешеченный фюзеляж собственной машины, решил проверить, не задеты ли тяги рулей: при пилотаже они могут легко оборваться, и самолет свалится на землю.
Я раскрыл "райские ворота" (так шутя мы называли бронированные створки, прикрывавшие кабину стрелка)
Надо мной то и дело возникал "лагг", летчик делал рукой знаки; видимо, хотел что-то сообщить. Но что? Начал размышлять, что я сделал не так? Стал себя ругать: "Растяпа, повредил собственный самолет..."
Сели благополучно на своем аэродроме. Зиянбаев зарулил на стоянку. Я заметил, что перед нами приземлился тот "лагг", что сопровождал нас. Вылез из кабины вслед за Мансуром. Мы посмотрели друг на друга и на развороченный фюзеляж самолета.
– Что, хороша прекрасная маркиза?
– спросил Мансур, и мы побрели на КП. У входа стояли командир и... Владимир Истрашкин. Так вот кто прикрывал нас!
Зиянбаев доложил о выполнении задания, а я не очень связно - о "мертвом пространстве", поврежденной машине, "мессерах".
– Ничего, машину исправим, - похлопал меня по плечу командир.
В разговор вступил Истрашкин:
– А я смотрю - в воздухе вроде знакомая личность...
– Вы знакомы?
– спросил Соколов Истрашкина.
– Еще с Дальнего Востока. Это же наш бывший оружейник. Молодец! Лихо срубил "месса"!
– обнял меня Истрашкин.
Подошли еще ребята, и начались расспросы.
Наступали сумерки. Истрашкин распрощался и улетел на свой аэродром. Из нашей шестерки "илов" на аэродром возвратились только три, а три были повреждены, сели на других аэродромах. Как потом выяснилось, в этом боевом вылете был ранен в руку воздушный стрелок Николай Храмов. Его летчик произвел посадку на попутном аэродроме, чтобы скорее оказать ему врачебную помощь.
Стрелка, закатившего истерику перед боевым вылетом, под трибунал не отдали. Командир полка рассудил по-другому. До того, как сесть в самолет, воздушный стрелок воевал в пехоте, был тяжело ранен, в авиацию попал случайно. Какой с него спрос? Откуда пришел, пусть туда и возвращается. И отправил его в пехоту.
Если десант под Еникале кое-как продвигался вперед, то на Эльтигене обстановка сложилась крайне сложная и напряженная.
Немцы ввели в бой и все свои наличные силы флота. На вооружении они имели быстроходные десантные баржи. На этих баржах немцы готовились перевозить свои войска в Англию, но так как эта десантная операция была отложена до "победы над Россией", то их перебросили по Дунаю на Черное море. Немцы пытались высадить на этих баржах свой десант на Эльтиген в тыл нашим войскам. Это им не удалось, но все же они блокировали Эльтигенский десант с моря. Снабжать всем необходимым десантников могли только летчики.
Иногда удавалось прорваться к Эльтигену и нашим катерам, но особая надежда была на авиацию.
Ночами сбрасывали боеприпасы и продовольствие летчицы 46-го гвардейского полка, днем - "илы". Но это были крохи. Штурмовики старались сделать максимальное количество заходов, чтобы прижать вражескую пехоту к земле, как можно дольше не давать возможности подниматься ей в атаку. Противник тоже не оставался в долгу, бросил на Эльтиген почти всю свою авиацию, стараясь во что бы то ни стало уничтожить десант.