Я была Алисой

Бенджамин Мелани

— Я сказала, потом. — Закрыв глаза, я откинулась на спинку сиденья с красной обивкой, слегка побитой молью. Наверное, новое авто тоже стоит купить.

Мы ехали, покачиваясь, по неровной лондонской мостовой, останавливались и снова трогались вместе с потоком других машин. Хорошо бы поскорее выехать на загородное шоссе.

Хорошо бы поскорее попасть домой. Ибо это мой дом до конца жизни. До самого последнего вздоха я смогу называть дом моих мальчиков своим, и он останется в моей семье. Кэрил поговаривал о женитьбе на какой-то оставшейся после войны вдовой женщине, надо думать, не девочке. Хоть я и не могла одобрить этот брак (по-моему, вдовы не должны выходить замуж вторично), по крайней мере он действовал как человек, намеревавшийся

продолжить законный род, и это приносило мне некоторое облегчение и даже удивляло.

Я начала зевать — меня стало укачивать в машине. Но тут в голову пришла мысль: не сменить ли покрытие крикетного поля, чтобы вернуть ему прежний вид, такой, какой был, когда на нем играли мальчики с Реджи? Теперь это можно сделать. Теперь с нашим домом можно сделать столько всего хорошего.

Не отягощенная ничем, кроме широкого выбора возможностей, мысли о которых доставляли мне удовольствие, я улыбнулась. Какое-то время я пыталась понять, отчего не нахожу причины для беспокойства, и наконец осознала, что, к моему величайшему удивлению, я просто счастлива.

«Да будем мы счастливы». Я очень надеялась, что мистер Доджсон тоже счастлив где-то там, на небесах.

Глава 18

«Ты, наверное, не помнишь, когда мистер Доджсон перестал приходить в дом декана? Сколько тебе тогда было? Я сказала, что его отношение к тебе стало слишком нежным, когда ты подросла, что мать побеседовала с ним на эту тему и что он, оскорбившись, перестал нас навещать — ведь нужно же было как-то объяснить разрыв наших с ним отношений…»

Ох, Ина, Ина.

Я просила ее не разговаривать с биографами, которых, право, было так много, словно они падали с деревьев, как обезьяны! В свете приближавшихся торжеств по случаю столетнего юбилея мистера Доджсона всем вдруг пришла охота написать о нем книгу.

Я получала письмо за письмом, в которых говорилось одно и то же:

Уважаемая миссис Харгривз, пишу Вам с просьбой об интервью, так как изучаю наследие Чарлза Л. Доджсона, или Льюиса Кэрролла, с целью опубликовать книгу о его жизни. Поскольку Ваша судьба, очевидно, тесно связана с его жизнью, уверен, Вы не откажетесь помочь мне разглядеть реального человека за мифической личностью. Особенно интересны и ценны ваши воспоминания о создании сказки об Алисе, впрочем, как и любые другие сведения о характере ваших взаимоотношений с мистером Доджсоном.

Характер взаимоотношений с мистером Доджсоном.

Подумать только, какая дерзость! Они представляют мою жизнь как дешевый роман. Какое им всем до этого дело?

Я была не против того, чтобы меня иногда использовали как Алису из Страны чудес, если это служило на пользу, например, благотворительной организации или чему-то вроде того. На мероприятиях, которые устраивали подобные учреждения (приглашения на них стали поступать сразу после аукциона), всем просто хотелось меня видеть, сфотографироваться со мной — и, как правило, с мягкой игрушкой в виде кролика или человеком в дурацком цилиндре с чашкой в руке, — а также задать несколько простеньких вопросов. «А правда ли, что он рассказал вам сказку во время лодочной прогулки?» «Позировали ли вы для иллюстраций?» «А правда, что у вас был котенок по имени Дина?» Вот рамки, за которые не выходили задаваемые мне вопросы. Людям просто хотелось убедиться, что моя жизнь соответствовала жизни девочки со страниц книги, и я была рада им это подтвердить. Тут я лукавила, в чем, однако, не усматривала вреда (правда, через какое-то время я стала от таких вопросов уставать).

Другое дело — биографы (терпеть не могу это слово, потому что всех их, скорее, можно назвать охотниками за сенсациями). Они приходили, вооруженные информацией, называли оксфордские имена, упоминали случаи, которые уже стерлись из моей памяти, но тут же всплывали, стоило о них заговорить, причем это не всегда было приятно.

Некоторые доходили до того, что интересовались причинами нашего разрыва с мистером Доджсоном. Среди них была некая миссис Леннон, которую Ина впустила к себе в дом и чьи расспросы заставили ее написать мне вышеприведенное странное послание. Задавая вопросы, эта женщина была весьма прямолинейна, почему я и отказалась с ней беседовать.

Однако Ина оказалась более сговорчива и теперь в некоторой панике, подтасовывая факты, приводила какие-то путаные оправдания (милая Ина, без сомнения, уже начинала впадать в старческое слабоумие), а может, искала у меня ободрения или прощения. Или пыталась меня предостеречь?

Не имею понятия, и хотя я начала было писать ей ответ — Дорогая Ина, я получила твое милое письмо в прошлый вторник… — дальше так и не продвинулась. Мое перо просто застыло на месте, как и мое сознание, которое оказалось не в силах направить меня по верному пути. Что еще сказала Ина той женщине? Во что сестра сама хотела верить? Во что она хотела, чтобы верила я все эти годы?

И во что я действительно верила?

У меня не было сил, и я не видела необходимости заканчивать ответ сестре именно сегодня, а потому просто сложила недописанное послание, вытащила из ящика стола перевязанную шелковой ленточкой пачку писем — некоторые из них пожелтели и выцвели, другие хранили на себе следы слез — и положила в нее письмо Ины вместе со своим незаконченным ответом, после чего снова спрятала пачку в стол. Допишу потом как-нибудь.

Однако воспоминания, которые письмо во мне пробудило и которые за последние несколько лет после смерти мальчиков почти уже стерлись из памяти, стали преследовать меня, и, прежде чем я сумела в них разобраться, Ина скончалась. Милой Ине шел восемьдесят первый год. Она прожила долгую жизнь, более долгую, чем того заслуживала, и я не стыжусь говорить такие слова: стоит лишь вспомнить всех, кто умер в молодости — Эдит, Леопольда, Алана, Рекса… Хотя это и жестоко с моей стороны. Ведь на все воля Божья, а не моя.

Думаю, когда придет мой час, у меня будет к Нему много вопросов.

После кончины Ины смысла копаться в собственных мыслях, пытаясь собрать воедино разрозненные фрагменты прошлого, больше не было. Все, для кого бы это имело значение — кроме меня, конечно, — умерли. Даже биографы перестали донимать меня, хотя сие, наверное, не означало, что они утратили интерес к теме. Я не сомневалась: биографы все равно напишут так, как хотят, что бы от меня ни услышали.

И все же письмо Ины не давало мне покоя. Время от времени меня тянуло к нему, я доставала ее послание, брала перо и снова откладывала его. Казалось, я никогда не успокоюсь, пока не напишу ответ.

А потом пришло приглашение из Америки.

Я поплыла туда с Кэрилом, который настоял на том, чтобы мы по такому случаю обновили свой гардероб. Там мне присвоили почетную степень (наверное, в академической мантии и головном уборе с квадратным верхом я выглядела неважно, но ничего по этому поводу не сказала), а я, стараясь оправдать ожидания, с теплотой рассказывала о мистере Доджсоне, безропотно терпела бесконечные вопросы, просьбы сфотографировать меня и инсценированные чаепития.

Затем, за несколько дней до отъезда, я познакомилась с одним молодым человеком, которому на вид не было и тридцати, не старше Алана с Рексом, когда те погибли. Мне его представили сотрудники Колумбийского университета как Питера Люэлина-Дэвиса, послужившего мистеру Барри [13] прототипом Питера Пэна. При этом седые, важные профессора вдруг засияли, как мальчишки на Рождество.

13

Имеется в виду Мэтью Джеймс Барри (1860–1937) — шотландский драматург и романист, автор известной детской сказки «Питер Пэн».