Я догоню вас на небесах (сборник)
Шрифт:
Когда же читала бабушка, я отворачивался. В эти моменты я ненавидел ликбез, и нашу Афину, и нашего Леандра. Бабушка считала, что, отворачиваясь, я над нею гнусно хихикал.
Но вот подхватило нас всех прозрение, и слезы уступили место сначала удивлению, потом ободряющему друг над другом подтруниванию. Звуки выпекались нашими горячими устами, как бублики. Наконец все мы прозрели в азбуке и слогах от самого маленького — меня до самой старой — моей бабушки. Кстати сказать, арифметика всем старшим давалась легче и никто, кроме меня, не умножал гусей на коров. Но посмеиваться надо мной было даже полезно — это я понимал какой-то недетской мудростью,
Писать, к нашему с бабушкой ужасу, нас заставили сразу в тетрадках, чтобы старались. «Чтобы плохая бумага не вуалировала вашу небрежность», — сказала Афина. В блокнотах — их изготовили все — разрешалось производить черновые арифметические действия.
Когда мы овладели чтением, улицы стали шире.
Много на свете замечательных радостей, но радость ликвидировавшего безграмотность можно сравнить только с радостью человека пустыни, вошедшего, как сказал бы Писатель Пе, в прохладные струи реки. Нас оглушил шум афиш, объявлений, газет и журналов. Слов вокруг нас оказалось столь много и среди них столько незнакомых и непонятных, что Самсон Уткин, собиравшийся от бабушки съезжать, ускорил свои сборы, ибо мы, как разбойники, поставили его перед выбором: жизнь без мебели в новой квартире или мучительная смерть от вопросов, что такое «инвестиция, футуризм, баккара, гуммиарабик, наркомпрос…»
Он сказал:
— Воистину, грамотность есть множитель печали, — и выбрал одинокую жизнь без мебели. Он объяснил нам с бабушкой, что человек рождается на свет исключительно для мук, происходящих от попыток ответить на вопрос, что же такое совесть.
— Это зачем же мучиться? — возразила бабушка. — Живи по совести. Уж чего проще по совести жить.
Хитроумный Самсон объяснил, обнимая бабушку за плечи, что она, мол, человек редкий, но есть люди, которые совесть не различают, как дальтоники цвет. А если еще глубже в этот вопрос заглянуть, то и вовсе может показаться, что совесть обладает свободой выбора: кого хочет, того она сама и выбирает для своего помещения. И есть она далеко не у всех. Многим она и не нужна даже. Что образование, закон и порядок обществу в целом нужнее совести.
— Ты нам лучше объясни, что такое инфузория? — сказала бабушка. — А также пироксилин.
Самсон застонал и пошел на коварство. Он попросил открыть комнаты моего дяди — гостиную и кабинет, подвел бабушку к книжным шкафам и показал, как пользоваться энциклопедией.
В эти комнаты мы с бабушкой входили редко, только пыль стереть. Книжки из шкафов не брали. У бабушки все в этих комнатах было языческим табу. Вообще же она была то ли безбожница, то ли считала людей наравне с Богом, только была она свободна от раболепия перед Спасителем и даже как бы вовсе в нем не нуждалась, как не нуждалась и в милиционере.
«Когда человек не работает, откуда же Богу взяться?» — бабушка считала, что и попы нужны лишь бездельникам, чтобы как-то примирить бездельника с Богом. По ее выходило, что Бог помогает только в работе, потому и говорят люди: «Бог в помощь».
Энциклопедия меня не вдохновила совсем, но и не обескуражила. Приятнее спрашивать и выслушивать ответы. Вопросы и ответы людей сближают,
Но перед бабушкой открылась вдруг бездна. Сверкающий океан слов, в который она вошла так радостно, превратился вдруг в трясину, безжалостную к скудному разуму.
Бабушка моя была гордая, но тут она сразу же запросила помощи у Афины. И Афина протянула ей руку.
Афина сказала бабушке, что энциклопедию трогать не нужно, но обязательно нужно уже начинать читать. И лишь когда существо какого-нибудь слова будет играть исключительно важную для понимания всей вещи роль, лишь тогда можно обратиться к энциклопедии. Но и то лучше спросить. Энциклопедия — это инструмент. И чтобы пользоваться инструментом, нужны соответствующие навыки, более того — квалификация.
Умная была наша Афина. Бабушка ее любила. И Леандра любила, но почему-то жалела. Я ее жалость к людям чувствовал сразу же, как собака.
Самсон Уткин съехал от бабушки незадолго до окончания нами ликбеза. Обещал прийти на торжество, да уже не пришел.
В тот день все были снова нарядны, снова как бы после бани. Леандр в пиджаке. Елена Николаевна в жакете в полоску и длинном белом шарфе. Одевалась она красиво.
Всех поздравили с окончанием курсов, всем выдали документ и памятный подарок. Отличникам, в их числе моей бабушке, дали отрез материи: женщинам — ситец на платье, мужчинам — сатин на рубаху. Мне ничего не выдали. Но!..
Афина подозвала меня к доске, объяснила, что хоть я на корабле ликбеза заяц, но тем не менее успехи у меня налицо и я тоже могу гордиться. И поскольку нет фондов мне на подарок от ликбеза, она согласилась торжественно, при всем честном народе, преподнести мне подарок от моей бабушки Екатерины Петровны, так как нельзя, чтобы в такой день, радостный для всех, я был угрюм. Она вынула из своей сумки пакет, развернула папиросную бумагу и вручила мне коробку цветных карандашей из «Торгсина», купленных на сдачу от той серебряной ложки. От себя она дала мне большую конфету с турком на фантике.
Все ликбезники подумали обо мне, все дали мне кто конфету, кто пряник.
Писатель Пе, когда я рассказывал ему эту историю, зловредно шевелил своими бледными пальцами, считая в уме, что же это за ложка была такая, что на нее столько всего купили. А ложка была нормальная. И цены, я полагаю, тоже были нормальные. Подсчитаем — возьмем хотя бы по нынешним ценам. Поскольку в «Торгсине» платили благородным металлом, цены там высокие не были. Тетрадка, хоть и голландская, — 20 копеек. Крупа гречневая, пакет — 50 копеек. Двести граммов топленого масла — 76 копеек. Круг чесночной колбасы по рубль пятьдесят за килограмм — 500 граммов — 75 копеек. Коробка цветных карандашей — один рубль. Итого: 3 рубля 21 копейка. Что же ты, несчастный Писатель Пе, думаешь, что серебряная ложка моей бабушки не стоила этих денег? Если даже брать по нынешним ценам, по 120–130 рублей за ложку.
Вечером Афина пришла к нам, будто вымокшая под осенним дождем. Кроме нее мы ждали Самсона с шоколадными конфетами. Афина улыбнулась нам как-то жалко. И глаза ее, и лицо ее были в обмороке.
Бабушка вязала носки из простой шерсти.
— Сейчас, — сказала она. — Вот Самсон явится, чаю попьем с конфетами, ишь басурману сколько конфет надарили. — Басурман — это я. Афина не шевельнулась. — Никак ты ребенка ждешь? — спросила бабушка.
— Жду, — прошептала Афина. — Самсон покончил с собой…