Я дрался на Ил-2
Шрифт:
И.К. А немцев вам живьем видеть приходилось?
Ну, так вот чтобы в лицо – во время войны один раз видел… «Соседи», истребители, свалили «фоку» прямо над нашим аэродромом, а летчик выпрыгнул. Унтер-офицер, не помню, как звали. А так – видел с воздуха. Самое запоминающееся – это как мы с воздуха видели бегущих немцев. Февраль 1944-го, наши фронт прорвали – и немцы побежали. Степь, снег от края и до края, и все в точках – серые шинели. И техника. Дороги уже конница и танки перехватили, и истребители там висели постоянно, а мы над полем работали. Злые были все, у всех погибшие – друзья, родные. Наложили их тогда – страшно вспомнить. Ходили на низких высотах, пушками, «эрэсами», мелкими бомбами, напалмом, всем подряд. Иногда опускались низко настолько, что винтами головы рубили. Не специально, конечно, но буквально так.
И.К. Ленд-лизовскую технику видели на фронте?
Больше слышал. Видел транспортники часто и пару раз бомбардировщики – В-25. О «кобрах» слышал – по соседству были части, но в воздухе не видел ни разу. В Австрии уже, после окончания боевых действий, союзников видел в воздухе.
И.К. Как вам леталось над Балатоном?
Над Балатоном… У-у-у… Я думал уже, они там меня купаться заставят. В открытые бои они не вступали. Истребителей наших в воздухе было много. Они момент ловили, из облаков выскакивали, отрезали от групп крайних и сбивали. Вот так и меня они на возвращении от группы оторвали и давай над озером гонять. Я на бреющем хожу, уклоняюсь, а они сверху пикируют, чтоб на стрелка не нарваться. Спасало шестое чувство. Он справа заходит, я отворачиваю в последний момент, очередь мимо идет. Ведомый его слева атакует – тоже верчусь, но в другую сторону. Но долго так не продержался бы. Повезло. Смотрю, он сверху идет, понимаю, что может впереди меня оказаться, и начинаю скорость сбрасывать. Сбросил совсем, почти до посадочной, лопасти можно уже считать на вращении, и вижу его тень по воде. Понимаю, что выходит он на меня, и скорость прибавляю понемногу. Резко нельзя – карбюратор захлебнется. Постепенно даю газ, и когда он оказался рядом, я довернул. Смотрю – он в прицеле, на гашетки жму – он и взорвался. А ведомый удрал. То ли топливо у него кончалось, то ли решил, что ловить ему нечего, не знаю. Много было моментов, когда было страшно, но Балатон покруче всего остального будет, я тебе скажу. Там я действительно думал, что все, купаться мне в озере…
И.К. В районе Балатона немцы ведь в последнее свое наступление ходили?
Да, так. 6-я танковая армия СС, там они свои танки и оставили. В конце апреля, бои там давно закончились уже, помню, разбирательство смешное было – на дороге колонна тяжелых танков немецких, ее наш полк накрыл и в два вылета остановил. Часть танков сгорела, а остальные обездвижены были, немцы их бросили и разбежались кто куда. И у нас из-за этих «Тигров» с танкистами спор вышел. Они рапорты писали, что это их ребята из засад фланговым огнем колонну пожгли, а мы соответственно свое писали. Ну, доказали, конечно. Судец заступился, комиссию туда привезли, они дырки посмотрели и говорят: да, верно, штурмовики работали. Все дырки – ПТАБ и РС.
И.К. Как складывались отношения с техсоставом и со стрелками?
Техсоставу было тяжелее, чем нам. Работы много, она была очень тяжелая, а обеспечивали их во вторую очередь – весна уже, скажем, грязь, а они по талой воде в валенках шлепают – сапоги на них еще не привезли.
Мы техсостав очень уважали и ценили. Старались помочь чем могли, но все равно им тяжело приходилось, особенно зимой. Поначалу, например, антифриза не было, его только под конец войны стали поставлять. Зимой механикам постоянно приходилось прогревать двигатели, чтобы вода не замерзла. Механик двигатель включал, прогревал, выключал, затем ложился в ложбинку капота и дремал. Как двигатель остывал, он просыпался, вновь его включал, прогревал, и по новой. И так всю ночь… Техсостав к нам тоже с уважением относился. Когда я на фронт пришел, дали мне самолет, и пошел я с техником знакомиться… А он мне и говорит:
– Я в вас, командиров, верю, на вас надеюсь… но вы четвертый уже будете.
Стрелки – разговор отдельный. У меня был стрелком Сазонов – до чего замечательный человек! Мы и после войны с ним долго дружили. У него сбитых больше, чем у меня, – три машины. Имел за подвиги Знамя, Отечественную войну, Красную Звезду… Парень – аккуратист. Пулемет заряжал и готовил всегда сам, техников не пускал. Каждый патрон из ленты вынет, осмотрит, оботрет, обратно вставит, все патроны в ленте подгонит, чтобы не заклинило. В кабине
Он был из танкистов, Сазонов. Однажды у него старая рана, еще в танковых войсках полученная, разболелась, и его отправили в госпиталь. А мне вместо него дали штрафника, старшего лейтенанта, штурмана дальнебомбардировочной авиации. В Кременчуге по пьяному делу он застрелил милиционера. Ему дали десять лет лагерей с заменой годом штрафбата. Затем решили, что квалифицированного штурмана гробить в штрафбате негоже, и заменили год штрафбата тридцатью вылетами стрелком на Ил-2. Пришел он к нам, мне его посадили. В первом нашем с ним вылете атаковали группу «мессеры», стрелки включились, он тоже, а потом – одна очередь, другая, и глухо. На аэродром приходим, выясняю: «Почему прекратил стрелять?» – «Заклинило ленту наглухо».
«Конечно, заклинит! К вылету готовиться надо как следует!» Парень был с гонором, хоть и разжалованный, ходил постоянно с планшетом. Как задание дают на вылет, он тоже стоит, что-то туда пишет, хотя чего ему писать? Что он увидит, спиной вперед сидя? Но втянулся, тридцать вылетов свои сделал, представили его к ордену Отечественной войны II степени и отправили обратно.
И.К. А с БАО?
БАО тоже доставалось крепко, но не как техсоставу или летчикам. Им было полегче, особенно с обмундированием, даже лучше, чем летчикам, не говоря о техсоставе. После войны уже случай был анекдотический: Жуков, тогда командовавший ОдВО, приезжает на аэродром, где сидит один штурмовой авиаполк, идет вдоль строя… смотрит – стоят навытяжку, чистенькие, подтянутые парни, в «первом сроке», но наград – одна-две медали. Дальше – стоят в заплатках, сапоги кое у кого «каши просят», но зато полные «иконостасы». Жуков, показывая на обмундированных, спрашивает: «Это кто?» – «Это БАО, Георгий Константинович!» – «А это?!» – «Летный состав!» Ну, тут последовало, конечно, «!!!!!!» На следующий день всех одели нормально.
И.К. С особистами?
На особистов смотрели с опаской, стараясь их избегать. Они свою работу делали, мы свою. Был у нас один деятель – ты фамилию не пиши – командир звена управления. Он с особистом в одной хате жил, и в полку считали, что он ему стучал. Однажды он мне ведомого убил. Как убил? Просто. Взлетели мы шестеркой. Идем. Я ведущий. За линией фронта оглядываюсь – нет его. Пять осталось. Ну ладно, отработали впятером, идем обратно, садимся, и на посадке он откуда-то появляется – после рассказывал, что от немецких истребителей отбивался, – и заходит на посадку. Без очереди, без всего. И сажает машину прямо на идущий по полосе самолет. Сам цел, и стрелок цел, а на кого посадил – оба вдребезги. Что ему было? Да ничего не было. В полку его не любили. В компанию не принимали. Бывало, стоит народ, разговаривает, он в разговор попробует влезть как-нибудь, а его обрывают: «Тебе чего надо? Иди-иди отсюда…»
И.К. Сколько вы сделали боевых вылетов?
240. Как я столько вылетов сделал? Ну, тут, с одной стороны, – везло, конечно. Бог хранил. С другой – выучили все же хорошо, это сильно помогло, и ввели в боевые действия меня постепенно. Кроме того – вторая половина войны легче была, в 44-м летать – это не в 42-м. Все было по-другому. И мы другие, и немец другой, и техника у нас разная.
Ведущим летал часто – командный состав под конец войны уже все больше на земле оставался, и молодых ставили ведущими групп. Лети, Гриша, веди! Ну и ведешь, конечно. Летишь. Летать я люблю и всегда любил. Это особое состояние души – полет.
Коновалов Иван Иванович
(953-й ШАП, летчик, 86 с/в)
Родился я в семье бедняка в Липецкой области. Отец умер, когда я качался в люльке. Мать вышла замуж второй раз, и в 1933 году наша семья переехала в Москву. Вскоре отчим умер, и на иждивении у матери, которая работала на заводе «Динамо» санитаркой, осталось четверо детей. Ее зарплаты и пенсии едва хватало, чтобы свести концы с концами. Жили впроголодь. В начале тридцатых в Москве была карточная система. На детскую карточку давали 300 грамм хлеба. А что такое для десятилетнего пацана 300 грамм хлеба? Утром на завтрак я выпивал стакан чаю и съедал кусочек хлеба.