Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
Ухарь с Рэксом мотнули головами — мол, нет, а Митька ответил, что да, сказал кое-кому, но те сами разъехались по лагерям, так что они ни при чем.
— Придется патрулировать! — заключил Давлет.
— А можно сделать пост на самой горе. Там в кустах автобус валяется — в нем и сделать! — предложил вдруг Димка. — Чуть кто показался — р-р! — закрутил он воображаемый телефон, — и все известно! И ни одна муха не пролетит!
— Далеко, — заметил кто-то.
— Это по дороге далеко, а напрямик — раз плюнуть! — горячо возразил Димка. — Мы вон только что бегали — далеко разве? А провод не обязательно сюда тянуть, а только до КПП. А оттуда уж сюда позвонят! Зато надежно!
— А что, это идея! Надо посмотреть! — одобрил Филипп
И тотчас зазвенела рында.
Нас как выдуло из штаба. Через минуту личный состав стоял на плацу, а через две — Давлет уже говорил в мегафон. Ответив, что в окрестностях лагеря появились чьи-то лазутчики, Филипп Андреевич коротко обрисовал стычку Ухаря с тремя неизвестными и подчеркнул, что наше безмятежное время кончилось.
И после паузы:
— Юнга Лалаев, по кличке Ухарь, три шага вперед! — Олег вышел. — Внимание, лагерь! Сми-ирно! За находчивость и мужество, проявленные в стычкес превосходящими силами противника, юнге Лалаеяу объявляется благодарность!
— Служу! — просто ответил Олег, считая, наверно, неловким добавлять остальные громкие слова в такой хоть и серьезной, но не очень взрослой обстановке.
— Кому служишь? — уточнил Давлет.
— Лагерю «Ермак».
— Ну, спасибо и за это! — лукаво сгладил остроту диалога Филипп Андреевич, поняв состояние Олега. — Встань в строй! — И с улыбкой проследил за четкостью его движений, и даже прищелкнул языком. — Кажется, в королевстве Монако вся армия состоит из трехсот человек, так что если один ермаковец бьет троих, то мы, стало быть, можем сразиться с целой армией!
Губы, глаза и брови постоянно жили на лице Филиппа Андреевича — шевелились, играли, складывались в какие-то замысловатые комбинации, и, зная символы этой игры, можно было бы в любой момент сказать, о чем он думает, что хочет произнести и что намерен сделать, но выучить его физиономию, как какой-нибудь точный прибор, было, конечно, невозможно.
— Мы мирные люди, но если нам угрожают, мы не будем сидеть сложа руки. Надо готовить отпор! — заявил Давлет. — Не скрою своей тревоги! Лагерь наш находится в шатком положении! Хоть нам и разрешили открыть его, но первая же неприятность может погубить нас! Поэтому, ребята, бдительность, бдительность и еще раз бдительность! В лес по одному не отлучаться! Только группами! Обо всем подозрительном немедленно сообщать своему командиру или мне, лично! А завтра мы, на зло врагам, проведем большой праздник — подъем военно-морского флага!
— Ура-а! — грянули мы.
И начались приготовления.
Наш экипаж, аборигены, так вылизал всю лагерную территорию, что, наверное, муравьи остались без работы. Варяги во главе с Ринчином размечали и подправляли футбольное поле и волейбольную площадку. Алька размалевывал своего Посейдона. Не знаю, случайно или нет, но сделанная и собранная по частям посейдоновская физиономия, около метра в диаметре, своей мясистостью очень напоминала давлетовскую. Большеносый, пухлогубый, лопоухий, с надутыми щеками, бог морей дул, казалось, на залив, желая вызвать бурю, и аж покраснел от натуги. Рук у него не было, и трезубец, пятиметровую жердь, Алька прибил прямо к туловищу.
В соревнования, кроме футбола и волейбола, Давлет включил строевую, шлюпочные гонки и стрельбу из воздушек. Со строевой аборигены справлялись хорошо, со стрельбой — терпимо, а вот шлюпки не давались нам совсем. Мало среди аборигенов было рослых и сильных парней, а весла — как свинцовые, я и Димка лишь вдвоем осиливали одно весло. Но духом мы не падали, а тем более, что вводились дополнительные очки за порядок в кубриках, а уж тут мичман Чиж и Юра Задоля не давали нам спуску.
Долго отрабатывали процедуру почтения памяти погибших моряков. У каждого в отдельности жесты получались, но
— Вы живые люди или чучела?.. Неужели это так сложно: при слове «минутой» дружно снять пилотку, а при слове «молчания» опуститься на правое колено?.. А ну-ка снова! Слова «минутой молчания» я заменяю командой «три-четыре», чтобы зря не тратить святых слов на ваши дрыганья! Приготовились! И...
В любом празднике среди массы удовольствий всегда есть одно, которое ждешь особенно! Завтра таким особенным будет купание! Эх! Жить у воды и даже на воде, все время ее видеть, слышать, ощущать, изнывать от духоты и жары и не купаться — это была пытка! Не купаться потому, что не хватает двух градусов до нормы! Да какой нормы? Что за дохляк придумал эту норму? Мы хвостом ходили за Татьяной Александровной, уверяя ее, что вода давно прогрелась и что вот-вот уже начнет остывать, но врачиха, с самого начала напуганная рассказом о пацане, который чуть не утонул — и конечно же, из-за холодной воды, все тянула и тянула с разрешением. И вот прошел слух, что завтра свершится! И при этом уточнялось, что если врачиха и заартачится, то Филипп Андреевич разрешит своей властью — не зря же вон подводники стыкуют плоты для бассейна!
Вечером, отобрав шестерых юнг, в том числе Ухаря, Давлет ушел на катере в город.
А ночью ударила рында.
Спросонья мы сорвались с кроватей в чем были и, уверенные, что на нас напали, сбежались на плац, вооруженные ремнями. Но вокруг были покой и тишина. Ярко светила полная луна, ее серебристое отражение мерцало на заливе огромной, от берега до берега, рыбиной, и весь мир при лунном свете походил на аквариум, где мы, в тельняшках до колен, были всего лишь стайкой окуней, испуганно затаившихся в водорослях.
Посреди плаца, в окружении мичманов, кашляя и размахивая руками, кричал Егор Семенович:
— Фулиганы!.. Вредители!.. Живодеры!..
— Успокойтесь, Егор Семеныч!
— Не успокойтесь, а сейчас же сыщите мне этого подлеца! Я ему принародно голову оторву!
— Ведь не нарочно же!
— Нарочно!
— Да кто знал, что именно вы подвернетесь и черпнете сверху? Это просто совпало, поймите же! И не стоит горячиться! — утешали мичманы завхоза.
— Где тут с вами столкуешься! Сами еще зеленые!— сердито заключил старик и пошел прочь, но через несколько шагов остановился. — Бандитов прикрываете! Да-да! Погодите вот, скажу Давлету — он закрутит гайки и вашим, и нашим! А тс ишь! Развелось начальства, а кулаком пристукнуть некому! В кустах вон полотенца разбросаны, на берегу кружки валяются! А сколько мисок и ложек утопили! До людей добрались! Молодцы! А если бы я подавился?.. Для них же убиваешься, как бы что получше сделать, сети вон ставишь, а они?.. Тьфу, ты, мать честная! — И зло сплюнув, Егор Семенович отправился восвояси.
Мы окончательно поняли, что никакого противника нет, но кто-то что-то подстроил старику, и, когда его шаги и ворчанья утихли, дежуривший мичман Кротов сказал:
— Прошу прощения! Тревога была ложной! Юнга Сирдар принял Егора Семеныча за Наполеона!
— За кого? — отозвался Сирдар.
— Вернее, кашель Егора Семеныча за Бородинскую битву! — уточнил мичман Кротов.
Оказалось, что вечером в лагере объявился дядя Ваня-заика. Они с Егором Семенычем ставили сети на мысу, потом засиделись у костра, и старик приплыл уже за полночь — у него появилась своя лодочка, которую он, совершенно разбитую, обнаружил в заливе левой бухты и любовно отремонтировал. Поднявшись на плац, дед захотел пить. А тут, под балконом ГПК, стоял бачок с водой — для дежурных. Краник тек плохо, Егор Семенович черпанул сверху. А кто-то пустил в бачок малька, который возьми да и попадись в кружку. Старик как хлебнул, малек как забился у него во рТу — дед и реванул. Мичман Кротов проверял посты, оставшийся на ГКП Сирдар вздремнул и, разбуженный ревом, не раздумывая ударил в рынду.