Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
Подумал я так и смутился, вспомнив те трещины в дружбе, о которых говорил мне Олег, и, как бы поспешно замазывая их, сам принялся болтать о всякой чепухе.
— А ну, тихо! — крикнул Юра Задоля.
Во сне простонал Земноводный.
— Димк, — шепнул я.
— Не Димк, а Баба-Яга! — поправил тот. — Услышит Филипп Андреевич — даст! Плюшки-в-сараюш-ке!
— Я шепотком.
— Может, он за палаткой подслушивает!
— Вечно у тебя «может»! — осердился я. — Кончай жрать второе у Земноводного — вот что, уважаемый Баба Яга! Здесь тебе не избушка на курьих ножках, а военно-морской лагерь «Ермак», где все и всем поровну,
— Как это?
— А так!
— Мы же договорились!
— А теперь раздоговаривайтесь! Он голодным остается! И может упасть в обморок! Это с ним бывает, он говорил мне. Видел — его знобить начало! — вспомнил я. — И стонет вон!.. А узнают, что это ты его объедаешь и — фьють! — из лагеря! Или под суд! За такое по головке не гладят!
Чуть подумав, Димка ответил:
— Я что — пожалуйста! Могу даже съеденное вернуть, пусть он обожрется, припадочный!
— Вот и хорошо. Давай руку! Я — за Мишку! — Мы состыковались ладонями. — Все, договора нету!
— А как же он похудеет?
— Это его дело. Придумает что-нибудь!
— Тихо! — опять гаркнул Мальчик Билл.
Кровать мичмана Чижа стояла в первом взводе, и там было больше строгости, а нашему Юре Задоле мы не очень-то подчинялись. Покричал он на нас, покричал, а потом, воспользовавшись тем, что проглянула луна и в кубрике чуть посветлело, пошел по рядам с подушкой, приговаривая:
— Кому снотворного? — Бэмс! — Еще кому? — Бэмс! — Ах, тебе двойную порцию? — Бэмс-бэмс!
Но галдеж не угасал.
В крайнее окошко, между моей и Димкиной кроватями, то и дело кто-нибудь устрашающе бубукал снаружи. Внезапно в окне появилась кружка с водой, и длинная струя, поднимая вопли, точно прошлась по нашим изголовьям. Последние капли достались мне, а Димка не пострадал. Однако он тут же скрутил полотенце, зажал его в руке и, приподнявшись на локте, замер, и когда очередная физиономия заслонила окошко, Баба Яга, не дожидаясь бубуканья, врезал ей через матерчатую крестовину.
— Но-но, салаги! — возмутился голос — это оказался мичман Чиж. Мы в панике нырнули под одеяла, а мичман Чиж, обогнув кубрик, вошел к нам и включил фонарик. — Что, второй взвод, веселимся?.. Задоля! То есть Мальчик Билл!
— А!
— Не «а», а «здесь»!
— Здесь!
— Почему непорядок?
— А ну их! — в сердцах ответил Юра.
— На флоте не бывает «а ну их»! А бывает или командир, или тряпка! Так в чем дело, Мальчик Билл?
— Не слушаются!
— Кто не слушается?
— Все!
— Это на броненосце «Потемкин» все не слушались, а в «Ермаке» такого не может быть! — рассудил мичман Чиж, не сводя с Задоли фонаря. — Назови двух-трех!
— Все! — повторил Задоля.
Мичман Чиж задумался. Двух-трех он бы немедленно заставил для проветривания дать кружок вокруг лагеря, но целый взвод салажат ему, похоже, было жалко. Пройдясь по кубрику и лучом обшарив присмиревшие кровати, особо задержавшись на мне с Димкой и почесав при этом нос, он приказал:
— Спать, а то!.. — И вышел.
— Поняли, рыбококи? Не уйметесь— назову! И не двух-трех, а сколько надо! — пригрозил Юра. — Запоете, голенькие, «Ермака» под луной на плацу!
Это подействовало.
Стоит хоть на миг перебороть свою прыть, как она уже сама обессиливает и сдается. Чуть погодя лишь один кто-то возобновил было тары-бары, но ого не поддержали. Я же, давно хотевший покоя, охотнее всех, наверно, подчинился команде.
В
Явь уже начала ускользать от меня, как вдруг лицо мое сбоку осветил фонарик, и тихий голос спросил:
— Ушки-на-макушке, ты спишь?
— Нет.
— Это я, Ухарь! — Луч переметнулся на пол, в его отсвете я различил лицо Олега и сел, предчувствуя что-то необычное. — Слушай, я, кажется, нашел твоего медведя.
— Какого медведя?
— Который на тебя зимой чуть не напал.
— А! — задохнулся я. — Берлогу нашел?
— Почти.
— Где?
— Одевайся!
— Как?
— Одевайся и пошли, если хочешь убедиться!
— Конечно! А мичман?
— Я договорился. Я на дежурстве.
— А! — опять захлебнулся я, чувствуя всю невероятность того, что сказал Олег, и чувствуя одновременно, что разыгрывать меня он бы не стал, Рэкса — Да, Димку — может быть, меня — нет. — Мы что прямо к нему?
— Прямо.
— Далеко?
Под носом.
— А он нас не того?..
— Нет, все рассчитано. Свитер есть? Поддень — холодно.
— А Бабу-Ягу можно взять?
— Насчет Яги я не договаривался, но..
— Баба-Яга!.. Димка! — зашептал я, не тормоша однако его, но он уже крепко спал. — Ну, ладно! — сказал я с некоторой даже радостью, потому что тайну интереснее узнавать одному, чтобы потом ошарашить ею друга.
Мы вышли.
Было свежо и лунно. Ветер угнал рыхлые низкие тучи и теперь подчищал небо, сдувая с него плотные округлые облака, которые все норовили скользнуть по луне, чтобы, казалось, стереть ее, но после каждого проскальзыванья луна становилась еще надраяннее. За мысом сильно шумели волны с барашками, катясь вдоль большого залива, но у нас было затишье.
К моему недоумению, Ухарь повел меня не в лес, а к воде, через плац и мимо Посейдона. У мостика в штаб мы сели в дедовскую лодку и отчалили. Обогнув дебаркадер, Ухарь подгреб к подтопленной лиственнице и встал боком в метре от нее.
— Тут, кажется, было дело? — спросил он.
— Тут.
— А медведь пер вон оттуда?
— Оттуда.
— Та-ак! А ты где стоял?
— Где мы. Чуть подальше.
— Сейчас отплывем.
Он достал сигарету, поднял лежавшую у борта длинную палку, чиркнул спичку, закурил и поджег пропитанную чем-то тряпку на пакле, потом быстро перехватил ее и горящий конец протянул к лиственнице. Лишь когда ослепительно полыхнуло, я увидел, что вокруг дерева разложен на плоту костер. Его, наверно, перед этим облили бензином. Но сейчас меня интересовало не это, не плот с дровами, а что всем этим хочет сказать Ухарь и какое отношение все это имеет к медведю.