Я думала, я счастливая...
Шрифт:
Тамара засмеялась, качнула головой, так что было совершенно непонятно, то ли да, то ли нет, и быстро зашагала к выходу. Женя смотрел ей вслед. Через минуту он поправил лямку рюкзака и растворился в толпе.
Глава 10
— Да, что такого она для тебя делает?! — восклкнул Генка, щурясь от сигаретного дыма.
Николай встретился с другом детства в тесной пивной, где в полумраке, почти впритык стояли деревянные столы с лавками, а на стенах были развешаны бутафорские рога и другие дары природы. Иногда над головой торчал сук дерева, на котором сидело чучело птицы с пыльными тусклыми перьями. Интерьер был уставший, но сюда любили приходить те, кто ценил не только выпивку, но и вкусную еду. Вновь прибывшие, обычно рассчитывали
Генка и Николай бывали здесь еще со студенческих времен. Где еще найдешь такие огромные порции за скромные деньги, да и пиво хозяева не разбавляли. Теперь можно себе позволить, хоть и нечасто, пафосный ресторан, однако, ноги несут только сюда. Уж очень душевная и по-домашнему теплая атмосфера сохраняется все эти годы. Единственное, что изменилось, это совсем постарел первый владелец Шовкат и на его место заступил его сын — Нодир. Но именно здесь постаревшие на двадцать с лишком лет студенты могут снова окунуться в пору беззаботной юности, когда в кармане копейки, а энергии и веры в себя, через край.
— Не понимаю! — снова горячился Генка. — Вот ответь мне на простой вопрос: что такого она делает? Без интимных подробностей, конечно, — расчертил он воздух рукой.
Николай повертел перед собой кружку пива, вздохнул, откинулся на спинку неудобной скамьи.
— Восхищается, — наконец, ответил он.
— Что?! — чуть не поперхнулся пивом Генка, и его карие навыкате глаза с интересом заблестели.
— Восхищается, — устало повторил Николай и сделал большой глоток пива.
Он помолчал немного, словно вслушивался в восточную музыку, неразборчиво доносящуюся из колонок.
— Мной никто так не восхищался. Никогда. Тамара — умница, но даже она так не восхищалась. А Соня восхищается так, что…
Николай даже не смог сразу подобрать слова, только разводил руками, пытаясь передать весь масштаб того, что он переживает.
— Понимаешь, я пытался трезво мыслить, — снова начинал объяснять он другу, — но как вижу ее… всё! Наглухо вырубает…
Генка недоверчиво усмехнулся: совсем сдурел дружок. Ну, баба, ну пускай, молодая, повеселился, развлекся, кто не без греха? Но от жены-то, зачем уходить? Вот, взять его, Генку. Тоже погуливал, застукала его Лена даже, тоже чемодан ему выставила на площадку. А он? Недельку пожил у знакомого, потом прислал цветы, колечко дорогое, ну а уж напоследок и сам с видом побитой собаки приполз. Главное, вытерпеть все шпильки, которые обиженная жена будет втыкать в самый неподходящий момент. Смиренно ждать, когда оттает. Сидеть с глазами печального сенбернара и вымаливать милостивую косточку в виде разрешения остаться в спальне. Сначала допустят просто в постель, потом разрешат поцеловать, ну а дальше и сама долго не продержится… Любви своей сразу отставку выписал. Со временем появилась и другая любовь, и третья, но тут уж осторожнее стал. Люби себе, сколько хочешь, только втихаря. Тогда и волки сыты, и овцы целы.
— А еще она изумительно молчит, — мечтательно продолжил Николай, глядя куда-то мимо Генки. — Ты и представить не можешь, как она молчит! Как… как русалка из сказки. Помнишь, в детстве сказку про Русалочку, мультик еще такой есть. Вот Соня мне и напоминает ее. Смотрит своими огромными глазищами и молчит. И слова нам не нужны.
— Русалочка…мультик… А ты не иначе, как принц? Не вьюнош, конечно, с горящими глазами, но тоже хочется побыть принцем, да, Колян? По новой начать, с чистого листа, так сказать? А прежний лист куда?! Что там, какая-то Тамарка? Скомкать ее вместе с исписанным, всё равно всё уже пресно и скучно, да и в мусорку… если не сказать хлеще… Так по-твоему, что ли? А ведь ты тоже не подарок по жизни…
Подошла официантка Гуля, застенчиво улыбнулась, поправив платок, забрала тарелки, вопросительно глянула,
— Принеси еще пива, пожалуйста, — попросил он девушку.
Осталось только напиться, завтра никуда не надо, да и упреков от Сони не услышит. Это не Тамара с ее вечными переживаниями, что у мужчин после сорока сердце слабое. Эдак, и вправду, стариком себя будешь ощущать! Генка вон, издевается, принц — не принц… Но и пенсионером себя чувствовать раньше времени не хочется.
— Через десять лет я стану стариком для тебя, — шептал он Соне, целуя ее ладошку.
Чувствовал, как она молча, мотает головой. Успокаивался.
— Найдешь себе молодого, — снова с обидой упрекал он ее раньше времени.
И снова тишина и едва заметное движение — нет. Однажды сказала:
— Молодой мужчина похож на недописанную книгу. Не знаешь, чего ждать… А с тобой спокойно.
Ему не понравилось. Что ж, получается, он так предсказуем? Но Соня наклонилась к нему, поцеловала, и сердце снова заполнила бесконечная нежность. Он питается этой нежностью, живет ею, от нее щемит приятно сердце.
Жизнь после сорока помчалась стремительно, не удержишь: утро, день, вечер. Не успел оглянуться, позади неделя, месяц, год. Время утекает, как песок сквозь пальцы. Страшно обернуться, сколько всего позади. Дочь выросла, на горизонте маячат внуки. А дальше что? Пенсия, морщины, тапки на ссохшихся худых ногах… Да и это можно пережить. Постараться отвлечься, найти себе дело по душе. Он никогда и не бегал, не искал себе любовниц, в отличие от Генки. Кто виноват, что так случилось! О таком он только в книгах читал, да и то нечасто. Больше фантастику уважал, но там любви немного. Уверен был, что ему-то уж точно не грозит влюбиться в молодую девушку. Да и не в молодости дело. Соня могла быть и его ровесницей — это неважно. А вот когда ты задыхаешься без нее и тебе достаточно просто ощущать ее рядом — вот это называется жить.
— Эй, Казанова, ты куда улетел? — раздался нетрезвый голос Генки.
Николай приподнял кружку пива, показывая, что он здесь и готов и дальше слушать нравоучения друга. Ему до них всё равно не было никакого дела. Никто и ничто не могли бы изменить данность, в которой он сейчас находился. Его можно унижать, оскорблять, взывать к совести или уговаривать — бесполезно. Он любит. И любим. Остальное неважно.
Генка что-то недовольно пробурчал и начал выуживать из миски сухарики с чесноком. У Николая в кармане завибрировал телефон. Он точно знал, что это не Соня.
— Почему ты мне не звонишь, если я задерживаюсь? — спросил он однажды.
— Зачем? Я и так знаю, ты придешь.
— А если нет?
— Я это почувствую.
Звонила Лёлька. Жаловалась, что не может дозвониться до матери. То длинные гудки, то абонент не доступен. А вдруг что-нибудь случилось? Замявшись, рассказала о последней их встрече. Николай крепче сжал телефон. Представил состояние Тамары после всех откровений последних дней и чуть не застонал: неужели такой должна быть цена его любви? Нет, в том, что жена не станет совершать глупостей с горстями таблеток и подобному, был уверен. Тамара никогда не причинит боль родным, и в особенности маме и Лёльке. Он, конечно, теперь не в счет. Сама будет мучиться, но близких убережет. Тогда что? Просто не хочет больше с ними общаться? И как теперь быть? Караулить у дома или заявиться к ней — глупо. Или не хватает еще позвонить и начать жизнерадостно утешать, что всё наладится, и она тоже будет счастлива, а вот, пока тебе телефончик психолога, он пропишет хорошее успокоительное. На душе стало совсем муторно. Он почувствовал укол жалости. Смешалось всё воедино — и мысли, что поступает он, как махровый эгоист, и нотации Генки, а теперь еще прибавилось беспокойство и за Тамару. Николай начал злиться: почему именно сейчас этот неприятный коктейль должен омрачать ему жизнь? Достаточно того, что он и так просыпается и засыпает с бесконечным чувством вины. И с ним, наверное, и останется навсегда.