Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году

Шинкарев Леонид Иосифович

ной картине общественной жизни братских стран, отделить здоровые пер-

спективные процессы от наносных, искажающих их явлений, понять, какие

социальные группы (и какие лидеры) представляют те или иные тенденции.

Если не сделать этого, то мы рискуем поддержать не те силы и тенденции,

которым принадлежит будущее» 15.

Бовин был из той горстки умных, просвещенных, мыслящих людей,

близких к вершинам власти, которые

надеялись умягчить ее нравы в усло-

виях, когда власть, используя их интеллект, терпела их и позволяла больше,

чем другим. В кремлевских коридорах их с усмешкой относили к «вольно-

думцам», но интеллектуалы другой судьбы, далекие от власти, гонимые ею,

связывали их имена с самой властью. Это тривиальное, из глубины веков,

размежевание свойственно было и новейшей российской истории: многие

умы, в обществе хорошо известные, оказались разделенными собственными

представлениями о том, как в выпавших на их долю обстоятельствах быть,

говоря старомодно, полезными Отечеству.

Александр Бовин, его друг Николай Шишлин и не одни они в группе

консультантов обладали познаниями и интеллектом, превосходившим уро-

вень вождей, которым они писали речи и доклады, потом изучавшиеся мил-

лионами людей как новое слово в теории единственно верного учения. Это

были светлые головы, нестандартные личности. Задолго до пражских ре-

форматоров им тоже хотелось придать политическому устройству своей

страны, ее репутации в мире «человеческое лицо». Мало кто представлял,

чего стоило, например, Бовину, этому философу, гуляке, интеллигенту,

встроиться в партийный аппарат, жить по его законам. От аппарата зависе-

ло, в конечном счете, что будет с его служебными записками по проблемам

мировой политики. И когда его тексты попадали на стол к чуждым ему лю-

дям и увязали в трясине, исчезали бесследно, от бессилия он страдал, не по-

давая вида.

После встреч в Чиерне-над-Тисой Бовин написал еще одну записку – «К

вопросу о “крайних мерах”». Свободный и раскрепощенный бовинский ум

предложил свой анализ ситуации. Он был единственным из сотрудников ап-

парата ЦК КПСС, кто официально доказывал, что в сложившейся ситуации

применение военной силы в Чехословакии «создаст такие трудности, кото-

рые вряд ли компенсируются возможным политическим выигрышем».

До возвращения Брежнева из Крыма, 14 августа Бовин показал бумагу

Андропову, советуясь, не переслать ли ее, не теряя времени, на юг, чтобы у

Леонида Ильича было время вчитаться и подумать. «Не высовывайся!», – по-

советовал Андропов. Когда Брежнев вернулся в Москву, он

принял Бовина,

выслушал его выводы. «Мы с тобой не согласны, – отрезал Брежнев. – Прин-

ципиально… А дальше так – или уходи, выходи из партии, или выполняй

принятое решение». Как потом напишет Бовин, «выходить из партии я был

не готов. Как прыжок в ничто…» 16.

Под конец лета главы дружеских партий Восточной Европы собираются

с семьями в Крыму, в окрестностях Нижней Ореанды. Меж сосновых стволов

море. Брежнев приглашает гостей, поодиночке или группой, в каменный

грот на берегу. Владислав Гомулка, Вальтер Ульбрихт, Тодор Живков, Янош

Кадар прогуливаются по аллеям, уже выговорившись друг другу и не зная,

что добавить. Ждут от Брежнева решения. Упрекают в затягивании, в слабо-

сти духа. Нетерпеливее других Гомулка и Ульбрихт, единственные, позволя-

ющие себе обращаться к Брежневу на «ты» и по имени: «Ты решай, Леня…»

Как у всех не вполне уверенных в себе людей, осознание своей ущерб-

ности обостряло обидчивость Брежнева. В письме Дубчеку от 16 августа, ко-

гда он еще колебался, принимать ли окончательное решение (он вообще из-

бегал принимать решения), Брежнев настаивает, и это было ему важней

многого другого, отстранить от должностей Кригеля, Цисаржа, Пеликана.

Казалось, для судеб Европы, по Брежневу, нет проблемы актуальнее. Но Дуб-

чек не спешит уступить, а это задевает самолюбие Брежнева болезненней,

чем мифическая угроза социализму. Его иногда притормаживало трезвое

понимание своих возможностей. По воспоминаниям Александрова-Агентова,

у Брежнева никогда не было убежденности, что он что-то знает лучше дру-

гих. «Как-то мне говорил, что самая лучшая должность – секретарь обкома:

тут по крайней мере можно все своими глазами посмотреть, руками пощу-

пать, на поле побывать и на заводе. Знаешь все, чем руководишь. А теперь на

все смотришь через бумагу. Он страдал от этого» 17.

Психиатры будут сравнивать феномен Брежнева и многих из его окру-

жения с поведенческим комплексом евнухоидов; для них болезнен любой

намек на их несостоятельность. Они становятся подозрительны, им всюду

мерещится обман. Напоминание об ущербности, даже косвенное, вызывает

демонстративные истерические вспышки. Но Брежнев позволял их себе

только в узком кругу, в отсутствие оппонентов. На переговорах в Чиерне-

над-Тисой, когда участники смотрели друг другу в глаза, Брежнев держал се-