Я — годяй! Рассказы о Мамалыге
Шрифт:
— Честное Ленинское — честное Сталинское!
— Ну?
— Идём, покажу.
Игорь отвёл Мишу в противоположный угол веранды и показал на зелёную трубу ограждения:
— Вот здесь.
— Что — здесь?
— Вот он, он и он, — Игорь пальцем ткнул в каждого из стоящих мальчиков, — уже пробовали! Знаешь, как вкусно!
— Угу! — закивали все трое.
— Славка ещё летом, — стал объяснять Игорь и кивнул на Славку, — пролил здесь клубничный сироп. Помнишь, всем в блюдца наливали?
— Нет, — сказал Миша.
— Эх
Лизать что-либо, даже если на это пролита еда, мама строго запрещала. Но сироп!.. Было бы это варенье, или, например, повидло, или даже обыкновенный вкусный сок, — Миша бы сказал: «Мне нельзя!», — и ушёл бы обратно. Но сироп!.. Это таинственное вещество, которое тетки в грязных передниках вливают в газированную воду и быстренько размешивают кручёной ложечкой, и получается нечеловечески вкусно. И всегда — вместе с газ водой, и никогда — отдельно. Как же должно быть вкусно, когда отдельно. Да ещё клубничный! Да ещё замороженный!
И Миша, кивнув, решительно спросил: «Где?»
Четыре указательных пальца ткнули в заиндевевшую трубу в одно и то же место.
Миша присел, далеко вперёд высунул язык и стал медленно приближать его к указанному месту. Когда между Языком и трубой оставалось миллиметра четыре, Миша скосил глаза и осторожно лизнул… вернее, попытался лизнуть. Но произошло непонятное. Мише показалось, что если сюда что-то и пролили, то явно не сироп, а какой-то суперклей. Кончик языка прилип намертво. Как в волшебной сказке.
Миша подождал секунду-другую и опять потянул язык обратно. Труба не пускала. Он опять скосил глаза. Четыре физиономии, увидев, что, наконец, свершилось, изобразили искренний восторг.
— Обманули дурака на четыре кулака! — весело начали скандировать они. — Обманули, обманули, обманули дурака!
Миша уже чуть было не произнёс магическую формулу: «А я вот сейчас расскажу», — но тут же с болью обнаружилось, что произносить-то и нечем.
Ликованию Игоря не было границ. Прыгая вокруг Миши, он стал изображать танцы дикарей из «Тарзана» и исполнять свою любимую песенку о том, кто по верёвочке бежит.
Миша опять зажмурился и резко дёрнул голову назад. Сначала стало солоно во рту, а потом запекло кончик языка. Миша сплюнул, кровь закапала на заснеженный пол веранды.
— Кровные братья, кровные братья! — веселился Игорь, но его друзья уже перепугались.
— Снег, снег приложи! На вот, ну! — стали совать ему в руки и в лицо снежные горсти.
Он сначала отмахивался и молча вытирал слёзы, а потом сам испугался и запихал снежок в рот.
— Чем это вы тут занимаетесь, граждане товарищи? — опять
— А Мамалыга снег на железе лизал, и у него язык прилепился! — радостно доложил Игорь.
— Миша! — испугалась Алина Георгиевна, — быстро покажи язык!
Увидав во рту Миши красный снег, она распрямилась и кликнула тётю Нину:
— Побудьте с ними, я сейчас!
И побежала с Мишей в медпункт.
Ничего страшного не оказалось. Ему помочили рот марганцовкой, чем-то ещё мазали и разрешили обойтись без полдника и без ужина.
— Зачем ты это сделал? — спрашивала воспитательница, когда они возвращались обратно.
— Он сказал, там сиро-о-оп!.. — ябедничал Миша. — Он так спица-а-а-ально…
— Где? — не поняла она.
— На пери-и-илах. Это он спица-а-ально! За то, что я ему голову разби-и-ил. Он сказал «кровавые братья»…
— Какой ужас! — пробормотала Алина Георгиевна. — И набрались же откуда-то такой ерунды! — И, обращаясь к Мише: — Так это Игорь тебя научил?
— И-и-игорь! — заябедничал Миша.
Притихший Игорь ждал на веранде наказания, но наказания не случилось.
— Игорь, — обратилась к нему, как бы между прочим, Алина Георгиевна, — тебе нравятся сказки, которые рассказывает нам Миша?
— Да-а, — насторожённо сказал Игорь, но про кино больше. Я про шпиков кино люблю — он про них страшно рассказывает. Да. А что?
— Ну, а если бы он так и не отлепил язык, чем бы он это рассказывал?
— Отлепил бы, — махнул рукой Игорь. — Весна пришла бы — отлепил бы. Или из чайника горячим чаем полить — отлепил бы!
— С сахаром! — подсказал Славка.
— Скажи ещё — с сиропом! — строго глянула на него Алина Георгиевна. — Нет, братцы. Каждый ваш язык — это драгоценность. Никто из зверей не умеет так говорить, как вы!
— И мой? — спросил Игорь.
— И твой, — сказала она. — Когда глупости не говорит. Я ведь знаю, за что тебя толкнул Миша. Только не понимаю, зачем ты это сказал.
Игорь насупил брови и отвернулся.
— Не люблю я их! — забасил он.
— Кого это, их?
— Да ивреев этих!
— За что ж ты их не любишь? — с явным интересом спросила Алина Георгиевна.
— Хитрые они все! И противные. Любого спросите.
— Значит, и я — хитрая и противная?
— Вы?! Так вы ж не иврейка!
— Еврейка, представь себе.
— Не-е-ет! — улыбаясь, с явным видом умника, которого не так просто разыграть, протянул Игорь. — Какая же вы иврейка, вы — воспита-а-ательница!
— Эх вы, глупые вы дурачки! — потрепала она шапки Игоря и Миши. — Ни одного умного дурачка на всю группу. Бросьте эти глупости — евреи не евреи, русские не русские. Хороший человек — вот что главное. И ещё: вот мне все языки жалко, любому языку больно, а Мишин язык жальче всех.
— Почему-у? — обиделся Игорь.