Я — годяй! Рассказы о Мамалыге
Шрифт:
— Видишь, цыганка смотрит? — (там была изображена сидящая цыганка с закрытым зонтиком на коленях). — Она всё видит. Она сейчас своим кинжалом… — (зонтиком) — ка-а-ак треснет!
В этот момент у Миши всё поехало изо рта обратно в тарелку, и мама смогла убедиться, что ещё далеко не всё из того, что он съел несколько часов назад успело перевариться.
— Мамалыга в коробочке! — в отчаянии закричала тогда мама, а Миша, как автомат, отметил, что она опять всё перепутала: — Я тебя сейчас заставлю всё это запихать обратно!
Но заставлять не стала. Это она так, погорячилась.
Зато с хлебом мама победила. К нему
Неожиданно, после фильма «Верные друзья», он полюбил борщ.
Там был такой эпизод: Меркурьев и ещё два каких-то артиста варят на плоту борщ, а мимо них проплывает какой-то пароход, на котором едет кто-то для них важный, и дяденька с усами стоит, раскрыв рот, смотрит на уплывающих, а у него из пачки сыплется соль прямо в этот борщ. Это Миша у папы на работе смотрел, а не в кинозале, специально на праздник сотрудникам показывали. Там ещё песенка была: «Плыла, качалась лодочка…» Да, так вот после этой соли в борще Миша его и полюбил. Только солил сам покруче.
Ещё Мише нравились белые кружочки сала из колбасы. Из-за них и из-за рыбьего жира дети в садике искренне восхищались Мишей и многое ему прощали, как прощают талантам их мелкие чудачества. Со всех соседних столов они выковыривали указательными пальцами сало из своих порций, передавали на Мишину тарелку, и под их потрясёнными взглядами он поглощал эту отраву. Это была истинная слава. Не то, что рассказывание сказок и фильмов или пение из «угла».
В этот раз на столе Миша увидел и розовую ветчину и шпроты, и красную, и чёрную икру, и целый миллион разных салатов, и селёдку с луком, маслом и уксусом в длинной узкой тарелке и, наверное, два миллиона тарелок с холодцом, и стопки, рюмки, фужеры, бокалы, стаканища, и водку, и вина, и над всем этим кошмаром — люстра! Хрустальная и искрящаяся, как рюмки, фужеры, бокалы и стаканища. И чёрные огромные бутылки с фольгой по самую этикетку. «Со-вет-ско-е шам-пан…»
— Миша, закрой рот и сядь уже, как люди! — сердито зашептала мама. — Вон, посмотри, Нолик уже сидит.
Ох этот таинственный Нолик, повернувший «корону» параллельно носу и наклонами головы тюкающий углом этой короны в тарелки. Всё-то он успевает, всё-то ему прощается. Уже идёт за столом взрослый разговор, абсолютно непонятный для Миши. Хоть и говорят по-русски, а про что, — Миша понять не в силах, даже сосредоточиться на нём не может, а вот Нолик, хоть и лезет «короной» в тарелки, хоть и хватает из общего блюда руками, а видно, — слушает всё. И когда после бессмысленного набора вполне русских слов весь стол взрывается хохотом, Нолик, ни на полсекунды не отстав, ржёт вместе со всеми.
Миша оглядывает гостей и удивляется тому, как они похожи друг на друга, как одинаково лысы и выпуклоглазы мужчины, как одинаково толсты и грудасты женщины и как бессмысленно громко все говорят. Только папа и дядя Юзя худые. Папа, хотя тоже лыс, но глаза прищурены и спокойны. Папа после контузии не пьёт, все это знают и не заставляют, он всё время курит «Беломор», и тут для него исключение, — курит прямо за столом. Миша видит, что папины реплики редки и злы, но именно они пользуются наибольшим успехом. И Миша видит также, что папа не любит всю эту компанию, что он здесь только ради мамы и дяди Юзи — и Мише
— Не ешь столько хлеба! — шепнула в самое ухо мама, и Миша очнулся. Смысл этих слов никак не мог проникнуть в неподготовленное Мишино сознание.
— НЕ ешь? — переспросил он с ударением на «не».
— Не! Не! — подтвердила шепотом мама. — Хлеб ты можешь и дома поесть, а здесь столько дорогой вкуснотищи! Вот на, это попробуй. Ну что, вкусно? Знаешь, что это?
— М-м! — отрицательно помотал головой Миша, ибо рот был переполнен чем-то действительно очень вкусным.
— Это заливной язык! — сияя, прошептала мама.
— Что?!! — всё прожёванное тут же вылетело в тарелку. — Язык? Настоящий язык?!
— Язык, — коротко сказал папа, за ухо вытаскивая Мишу из-за стола, и крепко шлёпнул по попе. — Иди в ту комнату и сиди там, пока не научишься вести себя за столом.
Закрывая за собой дверь, Миша слышал, как смеётся у него за спиной Нолик. В этой комнате, у зажжённой ёлки, он и уснул. И хорошо. Потому что вскоре после горячего столы сдвинули и много танцевали, а танцев у дяди Юзи Миша не любил, — ему сидящему всегда наступали на ноги, как бы он их не поджимал.
Мама разбудила Мишу, когда надо было уходить. Судя по тому, как она его при этом целовала, они с папой поссорились. Часть гостей спала, часть ушла, и провожал их только дядя Юзя. В прихожей папа и дядя Юзя опять заспорили из-за галош. Это было всегда смешно, потому что спорили они по этому поводу обычно очень серьёзно. У дяди Юзи и у папы всё было разное. Папа носил шинель или лётчицкую кожанку — дядя Юзя — пальто с каракулевым воротником; папа — ушанку, дядя Юзя — кубанку; папа — сапоги, дядя Юзя — скрипучие коричневые ботинки, которые он называл почему-то — батиевские. Единственно, что совпадало у них по стилю, — это сверкающие чёрные галоши с малиновым тряпичным нутром. И размер, как назло, был одинаковым. Никакая деталь одежды не вызывала у них зависти или осуждения, и только галоши были средоточием всех страстей. Спорили, обменивались, перепутывали, смеялись, ссорились и мирились. Молодые, живые, израненные. Эх, галоши, галоши… «Калоши», как писали тогда.
После Нового года вернулась в группу выздоровевшая Валентина Борисовна, и для Миши снова началась полоса неудач. Он обжёг дома руку маминым утюгом и на утреннике почти не выступал.
В одно из воскресений попробовал вместе с дворовыми приятелями перейти улицу без взрослых, а папа это увидел. А мамы как раз не было дома. Ну, папа ему и всыпал без особых ограничений.
Потом, в феврале, когда у Миши был день рождения, папу уложили в больницу: что-то там с контузией или с осколком. Мама очень переживала и сказала, что сейчас не до именин.
Тут надо бы несколько слов сказать о папе, потому что о нём всё как-то боком, всё мимоходом. Можно подумать, что папа только и умеет, что курить и драться, а это не так.
Во-первых, почти каждый вечер папа приносил Мише тонюсенькую книжечку из серии «Мои первые книжки». Миша их ждал и огорчался, если папа пропускал какие-нибудь дни.
Во-вторых, папа обязательно приносил домой что-нибудь диковинное: еду там какую-нибудь невиданную или игрушку. Однажды он, например, принёс прямо в садик одну штукенцию… Но ладно, как уже говорилось, об этом потом.