Я — годяй! Рассказы о Мамалыге
Шрифт:
— Может, ты боишься? — как бы стал догадываться папа.
Миша отрицательно помотал головой, спрятал руки за спину и сделал шаг назад.
— Смотри! — сказал папа, взял змею за хвост, и она безжизненно повисла головой вниз.
Миша с удивлением обнаружил, что она состоит из множества кусочков, как бы сросшихся между собой, рот открыт и неприятно красный внутри…
— Во-первых, — нарочито менторским тоном начал папа, — это уж. А ужи — что? Не кусаются! Запомни! Я в твоём возрасте их за рубашкой носил, вокруг шеи наматывал. Это во-первых. Во-вторых, — папа широко улыбнулся, как делал это всегда,
— Не живой? — растерянно улыбаясь, медленно спросил Миша.
— Деревянный! — ещё раз постучал папа по шкафчику.
— И не укусит? — у Миши перед глазами возник Лаокоон, отдирающий голову змея от своего бока.
— Кто?
— Она! — Миша пальцем указал на змею.
— Кто «она»? — нахмурился папа. — Уж, что ли?
Миша кивнул.
— Я тебе что сказал? Ужи — что?
Миша посмотрел папе в лицо и увидел, что папа начинает сердиться.
— Ну, что ужи? — стал папа показывать, как он еле сдерживается.
— Не кусаются… — прошептал Миша.
— А? — резко переспросил папа.
— Не кусаются.
— А деревянные?
— Тоже…
— Ну? — сказал папа и протянул ужа Мише. Миша мгновенно отскочил назад и стал затравленно озираться.
— Пошли! — грубо сказал папа и засунул ужа в карман.
Всю дорогу до трамвая Миша думал о случившемся. Папа был зол — это было видно по его желвакам, а Мише и сейчас было страшно. Он думал о том, что если даже этот уж и деревянный, то почему он такой страшный. Ну и что, что не укусит, но он страшный же! И живой тоже страшный, наверное…
Они забрались в трамвай, уже достаточно заполненный людьми. Миша сразу глянул под руку молодой кондукторши. Открывалка была хорошая, второго типа, Миша посмотрел на папу, и папа, хоть и сердился, от правила не отступил.
— Приятного аппетита! — сказал он молодой кондукторше, которая как раз жевала бублик.
Папа подождал, но кондукторша не улыбнулась и ничего не ответила. Это был нехороший признак.
— Вам помощник молодой да ранний не нужен? — по-доброму, но уже без вдохновения спросил папа.
Кондукторша проглотила очередную порцию бублика и брезгливо скосилась на папу.
— Билеты бери, молодой да ранний! Шо вылупился? Хайке твоей помощник нужен.
— Ах, билеты! — вдруг непривычно засуетился папа. — Где ж они, господи! — Он стал жалко похлопывать себя по шинели, рыться в карманах, смотреть под ноги. Миша не верил глазам. А папа заглядывал в планшет, вынимал из карманов какие-то бумажки, давал подержать Мише.
Кондукторша перешла на новые ноты:
— Ну, тебе особое приглашение? А ну давай бери билеты и проходи вперёд!
— Билеты, билеты, — бормотал папа, — куда ж я их… А! Вот! Я сейчас, — подержите! — и папа, как бы найдя, что нужно, протянул кондукторше мешающую ему пока вещь — ужа!
Кондукторша не сразу поняла, что у неё перед носом. Но когда извивающаяся, глянцевая красота оформилась в её сознании в знакомый образ, она смертельно побелела и что-то быстро стала шептать. Цепляясь за всё, что попало, она стала заползать с ногами на своё сиденье и, не сводя глаз с игрушки, шептала и шептала что-то белыми губами. «Хорошо, что не визжит», —
— Нашёл! — радостно объяснил он. — Затерялись куда-то! Я ж не заяц какой-нибудь! Ну, дайте билетик-то!
Народ вокруг стал смеяться, но расступился в стороны, оставив Мишу, ужа и папу в центре этой малюсенькой арены.
— Так ей, корове, и надо!
— А что, правда, сидит, стерва, и хамит. К ней по-хорошему, а она, сука…
— Она целый день на работе, всё на ваши рожи не насмотрится!
— А кто её заставляет! Мы тоже вон, не с прогулки едем…
— Да что она сказала! Что особенного?..
Папа придвинул ужа ближе к кондукторше, и тут её прорвало в дикий вопль, она с истерическим содроганием выбила игрушку из папиной руки. Уж упал под ноги.
— Ты что же мне животное убила! — зашипел на неё папа. — Я его своей Хайке нёс.
— Милиция! — заплакала кондукторша.
Миша присел, поднял ужа и спрятал к себе в карман.
Дома Миша сам пытался пугать маму, пока в красках рассказывал эту трамвайную историю. Мама не пугалась, а, отведя Мишину руку с ужом, строго спросила:
— Как же вам не стыдно хулиганить? Зачем же вы это сделали?
— «Вредная кондукторша!» — процитировал Миша и косо глянул на папу. Взрослого и серьезного.
Грамотные люди знают: когда заканчивается весна, всегда наступает лето. Ни чулок, ни кальсон, ни лечебной грязи. Опять длинные-предлинные дни, «зельтерская» с сиропом (так бабуня по старинке называет), на голове соломенная фуражка, на ногах — «балетки», на земле — цветы, в небе — солнце.
На конечной остановке 21-го трамвая, на Тираспольской площади, остался старый турникет для упорядоченной посадки в трамвай. Он сварен из железных труб, и когда цепляешься за них потными ладонями, поджимаешь ноги и раскачиваешься, вот тогда и чувствуешь, какие они, эти трубы, тёплые, даже горячие. Лето. И труба на веранде в детском саду такая, что никто не поверит рассказу про замёрзший сироп и прилипший язык… А ещё мороженое, помидоры, пляжи, абрикосы, поездки в Воронеж, пчёлы, арбузы, стрекозы, вишни, кузнечики, дыни и мухи! Лето…
В Мишином дворе были все-все удобства, кроме, к сожалению, деревьев. Как заходишь, сразу слева кран «с отливом». «Отлив» — это решётка стока в канализацию. Здесь все жильцы дома набирали в вёдра воду и разносили по своим квартирам, к своим примусам, заливали в свои рукомойники, в кастрюли, в чайники, мыли свои полы и опять возвращались. И очень хорошо было, что двор небольшой и ходить недалеко. Не то что в деревне: «за версту с коромыслом» (это уже из воронежского репертуара).
И помои тоже было недалеко выносить. Проходишь через весь двор, доходишь до небольшой площадки за домом (здесь играли дети двора и называли это место «захата»), поднимаешься на пять ступенек между сараями — и открывается ещё один крохотный дворик. Слева и справа — баки с мусором, т. н. «смитник», а в центре — большая уборная, из кирпича, оштукатуренная, снизу чёрная, сверху белёная, с двумя входами — «М» и «Ж» — на три «дырки» каждый. И помойный «отлив» тут же.