Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)

Казандзакис Никос

От лигнита и ацетилена стоял тяжелый запах. Рабочие начали устанавливать бревна и укреплять галерею еще два дня назад.

Хмурый Зорбас угрюмо поздоровался с ними и, засучив рукава, приступил к работе.

Десяток рабочих долбили жилу кирками, нагромождая у ног уголь, а другие бросали его лопатами в ручные тележки и тащили наружу.

Вдруг Зорбас замер, дал знак рабочим и прислушался. Как всадник становится вдруг единым существом со своим конем, а мореход – с кораблем, так и Зорбас слился целиком с рудником, чувствуя, как галереи разветвляются в его теле, словно жилы.

То, о чем еще даже не догадывались темные громады горы, уже чуял своим человечьим чутьем Зорбас.

Он оттопырил свое огромное ухо и прислушался. В эту минуту и подошел я. У меня появилось вдруг какое-то тяжелое предчувствие, словно какая-то рука вдруг толкнула меня. Я вдруг вскочил со сна, оделся, выбежал из барака, даже не соображая куда и зачем, но тело мое безошибочно устремилось к шахте. Я прибежал в тот самый миг, когда Зорбас прислушивался, оттопырив ухо.

– Ничего… – сказал он, немного погодя. – Мне показалось. За работу, ребята!

Повернувшись, Зорбас увидел меня и насупился:

– А ты что здесь делаешь с самого утра, хозяин? – Он подошел ко мне и тихо процедил сквозь зубы: – Не лучше ли тебе подняться наверх подышать свежим воздухом, хозяин? Для прогулки приходи в другой раз.

– Что происходит, Зорбас?

– Ничего… Так, нашло на меня. Попа повстречал спозаранку. Уходи!

– Если есть какая-то опасность, уйти разве не позор?

– Позор.

– А ты уйдешь?

– Нет.

– Что ж ты тогда мне такое говоришь?

– Одно дело – Зорбас, другое – другие, – раздраженно ответил Зорбас. – Ну ладно. Если ты понял, что это – позор, оставайся.

Он взял молоток, приподнялся на цыпочках и принялся забивать толстые гвозди в деревянную обшивку потолка. Я снял со столба ацетиленовую лампу и стал расхаживать по грязи, осматривая жилу. Она была темно-коричневого цвета, блестящая. Бескрайние леса давным-давно погрузились в землю, и миллионы лет прошли, прежде чем земля пережевала, усвоила, преобразовала тела своих детей. Деревья стали углем, а затем пришел Зорбас и нашел его.

Я повесил лампу на прежнее место и стал смотреть, как трудится Зорбас. Он отдавался работе целиком, ни о чем больше не думал, становился единым целым с землей, с киркой, с углем. Молоток и гвозди стали как бы его телом, которое боролось с деревом: боролось с обвисшим потолком галереи, боролось со всей горой, стремясь отнять у нее уголь. Зорбас прекрасно чувствовал породу, ударял ее в те места, где она была наиболее уязвима и где ее можно было одолеть. Он был весь перепачкан углем – только глаза сверкали, и, глядя на него, казалось, что он замаскировался под уголь, что он стал углем, чтобы подобраться к противнику и захватить его крепость.

– Молодец, Зорбас! – невольно воскликнул я.

Но он даже головы не повернул. Стал бы он разговаривать в такие минуты с «изнеженным телом», которое вместо кирки держало в пальцах карандаш? Он был занят делом, ему было не до разговоров. «Не разговаривай со мной, когда я работаю. А то взорваться могу», – сказал он мне как-то вечером. «Взорваться? Почему, Зорбас?» – «Эх, снова ты – почему да почему! Все равно что дитя малое. Как тебе объяснить? Я занят делом,

ухожу в работу с ног до головы, становлюсь неотделим от камня, или угля, который добываю, или от сандури. Если ты тогда ко мне прикоснешься, или заговоришь, или позовешь, я могу взорваться, – чего тут еще понимать!»

Я посмотрел на часы. Было почти десять.

– Пора перекусить, ребята, – сказал я. – Время подошло.

Рабочие радостно побросали в углу инструменты и утерли пот, собираясь выйти из галереи. Увлекшись работой, Зорбас не слышал. А если и слышал, то не подал виду.

– Погодите, – сказал я рабочим. – Сигаретой угощу.

Я принялся шарить по карманам, ища сигареты. Рабочие ожидали, собравшись вокруг.

Вдруг Зорбас встрепенулся и припал ухом к стене галереи. В свете ацетиленовой лампы я разглядел, что рот его раскрыт и искажен судорогой.

– Что с тобой, Зорбас? – закричал я.

И в тот же миг потолок галереи над нами затрещал.

– Уходите! – хрипло закричал Зорбас. – Уходите!

Мы бросились к выходу, но не успели добежать до первых креплений, как над нами снова раздался треск, на этот раз еще громче. В ту самую минуту Зорбас поднимал огромное бревно, чтобы подпереть им расшатанное крепление. Если бы ему это удалось, потолок продержался бы еще несколько секунд и мы успели бы выскочить.

– Уходите! – снова раздался крик Зорбаса, уже глухо, словно из недр земных.

В испуге, который порой охватывает человека в самые критические минуты, мы бросились наружу, не думая о Зорбасе.

Однако всего через несколько секунд я уже сумел совладать с собой и повернул обратно.

– Зорбас! – кричал я. – Зорбас!

Но это только казалось, что я кричал: голос не выходил из гортани. Ужас задушил крик.

Мне стало стыдно. Я еще раз широко шагнул обратно в шахту и вытянул перед собой руки. Зорбас как раз закончил устанавливать толстую подпорку и резким движением выскочил оттуда. Стремительно пробегая в полумраке, он натолкнулся на меня, и мы невольно заключили друг друга в объятия.

– Беги! – прорычал он, задыхаясь. – Беги!

Мы сломя голову выскочили на свет. Мертвенно-бледные рабочие собрались у входа и молча прислушивались.

Треск раздался в третий раз. Еще громче. Будто раскололось посредине огромное дерево. И сразу же – оглушающий грохот, гора задрожала, галерея обвалилась.

– Спаси, Господи! – шептали рабочие, творя крестное знамение.

– Кирки внутри оставили?! – гневно закричал Зорбас.

Рабочие молчали.

– Почему с собой не взяли?! – Снова раздался разъяренный крик. – В штаны наложили, герои! Инструмента жаль.

– О кирках ли теперь думать, Зорбас? – вмешался я. – Хорошо, что люди все целы. Спасибо, Зорбас! Мы все тебе жизнью обязаны!

– Проголодался я! – ответил Зорбас. – Аппетит разыгрался.

Он взял оставленный за камнем узелок с завтраком, развязал его и вынул хлеб, маслины, лук, вареную картошку, небольшую бутылку вина.

– Идите сюда! Перекусим, – сказал Зорбас уже с набитым ртом.

Ел он жадно, словно потерял вдруг много сил и теперь спешил снова наполнить вдоволь тело кровью.