Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
Я попытался поздороваться, поздравить ее, но язык присох к гортани, как в тот день, когда рухнула галерея и мне угрожала смертельная опасность. Тростник у изгороди сада качнулся, лучи зимнего солнца упали на золотые лимоны и апельсины с черной листвой, и весь сад засиял, словно рай.
Вдова остановилась, протянула руку и резким толчком открыла калитку в сад. В этот миг я и прошел мимо. Она повернулась, посмотрела снова, и брови ее заиграли.
Калитка осталась открытой, и я видел, как она, покачивая бедрами, исчезает среди апельсиновых деревьев.
Броситься в дом, запереть на засов дверь,
– В другой жизни поступлю лучше. А теперь – пошли! – пробормотал я с горькой улыбкой.
Я углубился в зеленое ущелье, чувствуя на сердце тяжесть, словно после свершения какого-то смертного греха. Я все бродил и бродил. Было холодно, и я продрог. Я гнал прочь покачивающееся тело, улыбку, глаза, груди вдовы, но они возвращались снова и снова. Я бежал, словно за мной гнались.
Деревья еще не распустились, но почки уже набухли и потрескались. За каждой почкой чувствовались сжатые, скомканные, готовые вырваться на свет листья, цветы и будущие плоды. За сухой кожурой бесшумно и скрытно, денно и нощно созидалось посреди зимы великое чудо весны.
И вдруг радостный возглас вырвался у меня из груди: прямо передо мной в канаве стоял благородный предвестник будущего – цветущее миндальное дерево. Оно шествовало впереди всех прочих деревьев, провозглашая весну.
Мне стало легче. Этого я и желал. Я глубоко вдохнул слегка пряный аромат, сошел с дороги, спустился к дереву и присел на корточки под цветущими ветвями.
Я сидел долго, ни о чем не думая, беззаботно и был счастлив. Будто пребывая в вечности, под одним из райских древ.
И вдруг громкий голос вырвал меня из рая:
– Что это ты забрался в канаву, хозяин? Я уже с ног сбился, все тебя ищу. Скоро уже полдень. Пошли!
– Куда?
– Куда?! И ты еще спрашиваешь? К госпоже Хрюшке. Ты еще не проголодался? Поросенка вынули из духовки, от его запаха слюнки текут. Пошли скорей!
Я поднялся и погладил твердый ствол необычайного дерева, которое сумело явить чудо цветения. Проголодавшийся и в приподнятом настроении Зорбас быстро шагал впереди. Основополагающие потребности человека – еда, питье, женщина, танец – все еще нерастраченными продолжали пребывать в его танцующем теле. В руках у Зорбаса был какой-то предмет, завернутый в розовую бумагу и перевязанный золотой тесемкой.
– Новогодний подарок? – спросил я.
Зорбас засмеялся, чтобы скрыть волнение.
– Эх, чтоб не жаловалась бедняга! – сказал он не оборачиваясь. – Чтобы вспомнила былые почести… Она ведь женщина, не так ли? Жалостное создание.
– Фотография? Твоя фотография, пройдоха?
– Сам увидишь… Потерпи немного. Это я смастерил. Пошли быстрее.
Полуденное солнце приятно прогревало все тело до костей. И море тоже блаженно поблескивало в его лучах. Вдали вынырнул из моря и плыл укутанный легким туманом скалистый островок.
Мы уже приближались к селу. Зорбас подошел ближе и, понизив голос, сказал:
– А знаешь, хозяин, видел я ее в церкви. Я стоял впереди, рядом с певчим. И вот вдруг вижу:
– Довольно болтать, Зорбас! – отрезал я и ускорил шаг.
Но Зорбас не отставал.
– Я ее вблизи видел, хозяин. На щеке у нее родинка – просто сводит с ума. Эх, и что это опять-таки за чудо – родинки на женских щеках! – Он снова удивленно выпучил глаза. – Ты-то сам, хозяин, видел? Кожа такая гладкая, и вдруг – черная крапинка. С ума сойти! Понимаешь, хозяин? Что об этом твои книги пишут?
– Пропадут они пропадом!
Зорбас довольно засмеялся:
– То-то же. Соображать начинаешь.
Мы быстро, не останавливаясь, прошли мимо кофейни.
«Госпожа вельможная» запекла в духовке поросенка и ожидала нас, стоя на пороге.
На шее у нее снова была желтая лента, а сама она была покрыта таким толстым слоем пудры и так густо накрасила губы помадой вишневого цвета, что просто ужас. При виде нас она тут же радостно задвигала всеми телесами, выцветшие глазки кокетливо заиграли и уставились на закрученные усы Зорбаса. А тот, едва задвинул засов на воротах, сразу же взял мадам за талию и сказал:
– С Новым годом, Бубулина! Посмотри-ка, что я тебе принес!
И поцеловал ее сзади в полную морщинистую шею.
Старая русалка радостно взвизгнула, но все ее внимание было сконцентрировано теперь на подарке. Она покосилась, словно рак, на сверток, схватила его, развязала золотую тесемку, глянула на подарок и громко вскрикнула.
Я тоже глянул на подарок и увидел вот что. Четырьмя красками – желтой, коричневой, серой и черной – пройдоха Зорбас нарисовал на куске картона четыре огромных, разубранных флагами крейсера. Море было розовым, а перед крейсерами, лежа на волнах, совершенно нагая, белоснежная, с распущенными волосами, стройными грудями и изогнутым рыбьим хвостом плыла с желтой ленточкой на шее русалка. Мадам Ортанс. И тащила она за собой на четырех канатах крейсеры с английским, русским, французским и итальянским флагами. А по углам картины свисали бороды – русая, каштановая, седая и черная как смоль.
Старая русалка тут же сообразила что к чему.
– Это я! – произнесла она, указывая с восторгом на русалку. – И вздохнула: – Ах, была у и меня когда-то державная мощь…
Она сняла со стены висевшее над кроватью, у клетки с попугаем круглое зеркальце и повесила туда творение Зорбаса. Лицо ее под густыми румянами стало совсем белым.
Голодный Зорбас между тем уже пробрался на кухню, принес оттуда противень с поросенком, поставил бутылку вина и наполнил три стакана.
– Приступим! – воскликнул он, хлопнув в ладоши. – Начнем с фундамента – с брюха, а потом, Бубулина, займемся и другими делами!
Но в воздухе уже раздавались вздохи старой русалки. Каждый раз на Новый год у нее тоже был свой Страшный суд, на котором она давала оценку своей жизни и считала ее пропащей. В эти торжественные дни в ее наполовину облысевшей женской голове из находящихся там могил воскресали и взывали к ней города, мужчины, шелковые комбинации, шампанское, надушенные бороды.