Я - Грималкин (др.перевод)
Шрифт:
Все это было абсолютно лишним: было ясно, что мы ведьмы; мы этого не отрицали. Тем не менее, священник находился поблизости. На его тонких губах играла улыбка. Он наслаждался процессом.
И только тут я поняла, почему Торн так кричала и умоляла не делать этого. Это не имело отношения ни к тому, что в ее тело вонзали шило, ни к невероятной боли, которую она должна была испытывать. Нет, причиной ее ужаса был инструмент в руках священника.
Это были ножницы, которые принадлежали мне; те, которыми я отрезала кости больших пальцев своих мертвых врагов. Остальное мое оружие
Отваренные в горшке, подкрепленные правильными ритуалами, кости больших пальцев приносят темную магическую силу своему обладателю. Но потеря собственного большого пальца является для ведьмы одной из самых худших вещей, которые могут с ней произойти. На нее ложится большой позор: все, чего ведьма добилась в своей жизни, приравнивается к нулю и становится недействительным. Это самая страшная судьба для ведьмы-убийцы. Будучи возвышенной, она, та, которую боялся и уважал весь клан, сразу становится не более, чем объектом для насмешек.
Хотя для ведьмы и возможно пережить потерю своих больших пальцев, большинство умирает от шока после такой процедуры. Но даже если кости отрезаны после смерти, могут быть последствия. Считается, что мертвая ведьма с такими увечьями не может переродиться; она не может вернуться и снова ходить по земле. Она должна навсегда остаться во тьме.
Неудивительно, что Торн умоляла не делать этого. Для нее худшей участью будет бесчестье и потеря уважения. Она надеялась стать не только величайшей убийцей клана Малкин за все времена; она хотела, чтобы такая репутация закрепилась за ней и после ее смерти. Клацая ножницами, священник угрожал навсегда отнять у нее ее эту мечту.
Я быстро оценила ситуацию, отметив еще двух других охранников, стоящих у дальней стены. Итак, необходимо было справиться с четырьмя мужчинами внутри и одним снаружи, при входе.
Я поплыла обратно к своему телу, стараясь передвигаться как можно быстрее. Наконец, я открыла глаза и начала использовать последний из своих магических запасов. Для этого мне пришлось опустить голову и высунуть язык настолько далеко, насколько это было возможно. Добравшись до ожерелья и обхватив его языком, я начала его крутить, пока не нащупала последнюю мощную кость большого пальца. Затем я положила ее в рот и медленно начала высасывать из нее силу, наполняя свое тело последней магией, которая осталась у меня. Когда все было кончено, я выплюнула ее и сосредоточилась на одиноком охраннике, который стоял возле дверей камеры.
Последних капель магии, конечно, было недостаточно чтобы заставить его войти в мою камеру и освободить меня от цепей. Но я могла привести его к себе другим способом – заставить его сомневаться; его долг – охранять проход, никого не пропуская в камеру пыток, и в то же время ему нужно быть уверенным, что я надежно прикована. Я использовала простое заклинание, которое наполнило его ум мыслями обо мне.
Секундой позже он вставил ключ в замок, запирающий мою камеру, повернул его, открыл дверь и вошел внутрь.
В моем левом нижнем зубе мудрости была полость. Я просверлила в нем глубокое тонкое отверстие с помощью инструмента, который выковала специально для этой цели. В зубе была спрятана тонкая игла, покрытая ядом, который разрушает волю человека и сделает его достаточно послушным для того чтобы повиноваться чужим командам. К этому яду я вырабатывала иммунитет в течение многих лет, регулярно принимая очень маленькую дозу, и постоянно увеличивая ее; таким образом, я могла хранить отравленные иглы у себя во рту без каких-либо последствий.
Я надавила кончиком языка на ложную «крышечку» зуба и высосала из открывшейся полости иголку. Секундой позже я уже сжимала ее губами. Я много раз практиковала этот маневр, но игла была крошечной, а охранник был все еще достаточно далеко от меня: успех был не гарантирован.
В последний момент он начал разворачиваться, чтобы уйти. Какой-то инстинкт самосохранения, должно быть, подсказал ему об опасности. Но было слишком поздно. Я плюнула иглу с огромной силой, и она попала ему в шею, чуть ниже правого уха. Он пошатнулся и чуть не упал; на его лице застыло недоумение.
– Посмотри на меня! – приказала я. – Слушай все, что я тебе говорю, и подчиняйся беспрекословно.
Охранник уставился на меня. Яд уже начал действовать: мужчина шумно дышал, открыв рот, и слюна капала с его нижней губы стекая вниз по подбородку.
– Освободи меня от цепей! – велела я.
Он приблизился и сделал то, что я просила, но яд замедлил его движения, и он долго возился с ключом. В любом момент священник мог отрезать большой палец Торн, но, чтобы стать свободной, я должна была терпеливо ждать и оставаться спокойной.
Наконец-то я была свободна. Я взяла оружие охранника – два кинжала и тяжелую дубину. Я могла убить его, но в этом не было никакой необходимости. Вместо этого я сказала ему, чтобы он лег и уснул крепким сном. Он захрапел прежде, чем я покинула камеру.
Надеясь на чудо, что я больше не услышу криков Торн, я вышла на цыпочках в коридор. Появившись в дверях пыточной, я сразу же начала атаковать. Священник крепко держал левую руку Торн и все ближе подводил к ней широко открытые лезвия ножниц, готовясь отрезать первый большой палец.
Прежде, чем я успела подумать, я метнула кинжал левой рукой. Мое оружие, в частности, метательные ножи, идеально подходили для своей цели – они были тонко сбалансированы и откалиброваны. Я постоянно с ними практиковалась. Это же было незнакомое оружие, и, кроме того, предназначенное для рукопашного боя – никак не для метания. Так что у меня не было особых шансов.
Обычно, я бы кинула нож в горло или глаз; или броском сразу бы убила священника. Но на этот раз я специально попала ему в плечо; оно было легкой мишенью, и это заставило уронить его ножницы из руки. Кроме того, у меня на него были другие планы: если будет необходимо, я всегда могу убить его позже.