Я — хищная. Ваниль и карамель

Ангел Ксюша

— Влада никто не просил меня возвращать! И знаешь, если уж мы начали друг другу претензии высказывать и соринки в глазах искать, то в твоих глазах тоже немало бревен.

— Например?

Он все еще не понимает, к чему я веду. И когда я озвучиваю, хмурится. Глаза отводит, будто если я увижу их в тот момент, пойму то, чего не стоит понимать. То, что он хочет оставить себе. Такой себе маринад для души. Концентрация страданий и жалости к себе. Даже такие, как Глеб, себя жалеют. Редко. В одиночку. Пока никто не видит. Но я-то знаю, налет тоски не

скроешь. Она сочится изнутри, покрывая тебя всего. Оседает серым на коже, делает глаза тусклыми, а движения вялыми. Она множит лень и бессилие, и раковина, в которой ты прячешься, становится плотнее, жестче. Так тебя не найдут, не достанут, не заставят вывалить содержимое души на смотровой стол, чтобы там могли его перебрать и вычленить гниль. Гниль пахнет сладко, но ничего хорошего не несет. Только разложение. И смерть.

У меня есть козырь — я поборола собственную гордость. Надеюсь, это поможет вразумить Глеба.

— Предательства не обсуждаются, — резко ответил он, отвернулся и шагнул к окну. Занавески качались и ласкали его напряженные плечи.

— А ты не предавал? Ее народ и ее, в частности, когда питался? Превращая ее собратьев в растения? Думаешь, ей было легко видеть Лидию каждый день? Других ясновидцев, которых теоретически ты мог выпить? Понимать, что ты, в принципе, не виноват, тебе жить надо, но все же… Ты мог выбирать! Они — не могут.

— Не надо…

— Нет, надо! — напираю я. — Ты говоришь о моих косяках, но сам косячишь. Нужно уметь принимать человека не только, как дополнение себя. Ника — личность, и у нее свои принципы. И да, они отличаются от твоих. Потому что вы разные, ты — хищный, она — ясновидица. Я говорила тебе, еще когда у вас все началось. Помнишь, что ты ответил? Преодолеем. Сможем. И что, смогли? При первом столкновении характеров ты прячешь голову в песок. Обидели тебя, понимаешь. А ее? Кто ее пожалеет?

— Я поверил ей! — Обернулся. Глаза лихорадочно блестят, а губы горечь кривит. Скулы четко выделяются, щеки впали. Трехдневная щетина. Волосы топорщатся. — Как тебе тогда, когда…

Замолчал и снова глаза опустил. То ли понял, что глупость сказал, то ли просто не хотел ссориться. Развивать тему. Тема стара, как мир. Плавали, знаем. Ничего нового он мне не скажет. И я ему.

— Так ты наказываешь Нику за меня? За Юлиану, до которой тебе якобы дела нет? Женщины лгут, значит, не заслуживают прощения, так?

— Я не то имел в виду…

— А что? Все лгут, Глеб. И ты, когда придется выбирать между ложью и жизнью, тоже солжешь. Ложь — не смертельный грех. А женщина эта… — Я вздохнула. Говорить было тяжело, ведь говорила я вовсе не своими словами. Повзрослела? Возможно. Мир таков, какой есть, и его не изменить. — Потеряешь ее, будешь жалеть. Но это твоя жизнь, решать тебе.

Глеб молчал, и мне говорить больше не хотелось. Хотелось домой. Туда, где камин в комнате, где в кроватке тихо посапывает Алан. Где Эрик неизменно бодрствует — ему ведь почти не нужно спать, чтобы восстановиться. Он увидит меня и улыбнется. Отложит планшет

в сторону и похлопает ладонью по кровати…

— Лара пакуется, знаешь? — прервал мои размышления Глеб. Тему, видимо, решил сменить, но хоть успокоился. Не хотелось ссориться. Все же я приехала поддержать, а не ругать.

Кивнула. Разгладила покрывало и отодвинула подальше гитару.

— Не целуйся больше с Владом.

— Не буду, — пообещала я.

В окно серым заглянуло утро.

Мы немного постояли на балконе. Глеб курил, а я всматривалась в плотный, молочный туман, оседающий на траву. Дождь кончился, и плитка блестела в тусклом свете ночных фонарей. На ветвях застыли липучие капли. А на расстоянии пяти метров, все тонуло в белой беспросветной дымке.

У крыльца припарковалось такси. На красном его, блестящем корпусе лоснилась влага.

— За Ларисой, — подал голос Глеб и затушил сигарету. — Поезжай, нечего тут ошиваться и Влада дразнить.

— Уверен? Не хотелось бы прощаться с тобой на такой ноте…

— Все ок, не парься. Да и спать охота, ты же меня разбудила.

Закрылся. И разговаривать больше не настроен. Впрочем, я тоже устала и с удовольствием прилегла бы на пару часиков. Слишком насыщенная неделя выдалась, слишком много впечатлений и эмоций.

В гостиной царил полумрак. Огонь в камине догорел, торшер был выключен, и свет проникал только через окна.

Входная дверь скрипнула, выпуская меня на свежий воздух. Пахло почему-то дымом и прелыми листьями. Уже почти совсем расцвело, свет фонарей терялся в тумане, окрашивая воздух сиреневым. Небо — низкое, пасмурное, нависло и дремало.

На широком крыльце, если немного зайти за угол дома, есть небольшой уголок, где можно спрятаться от всех и просто подумать. Подышать, расслабиться.

Ладони упираются в перила, лицо обращается к небу, и то отвечает мелкой моросью. Спокойно. Тревоги постепенно покидают тело, мышцы расслабляются. Стою. Улыбаюсь, как идиотка, строю планы. Несколько минут всего, и домой. Полчаса напряженного молчания в машине, потому как с Ларой мы никогда не ладили. Надеюсь, Эрик дома, и не придется ждать до вечера, чтобы его увидеть.

Наконец, входная дверь щелкнула замком, и я вынырнула в реальность. Отлипла от перил, шагнула назад, к повороту…

— …и то, что ты будешь скади, ничего не меняет, — донесся до меня отрывок насмешливой фразы. — Все меняется, но не главное.

— Главное тоже, — раздраженно ответила Лара и, спустя секунду, добавила: — Я его люблю.

— Вот как? Тогда что мы делали наверху?

В тот момент я буквально увидела, как иронично изогнулась бровь Влада, как саркастично скривился рот. И я застыла все там же, невидимая для них, но будто пойманная с поличным. Не знаю, почему. Наверное, нужно было выйти, но то ли любопытство, то ли неловкость, то ли все это вместе не дали ступить и шагу.

— Это было… прощание, — сдавленно ответила Лара. Я не могла ее видеть, но показалось, в тот момент она опустила глаза.