Я хочу рассказать вам о...
Шрифт:
Мелочный — это, должно быть, тот человек, у которого нет — или он думает, что нет, — самого необходимого. Это тот, кто нуждается в том, чего у него нет, чтобы перестать быть крошечным; это тот, кто отказывается что-либо отдавать, потому что он хочет все только для себя; это тот несчастный бедолага, который думает только о своих желаниях.
Хорхе надолго замолчал, роясь в памяти, а я уселся поудобнее, чтобы послушать сказку.
Однажды в сельву прилетел филин, побывавший в неволе, и рассказал всем остальным
Например, в городах устраивали соревнования среди людей искусства, чтобы определить лучшего в каждом виде: живописи, рисунке, скульптуре, пении…
Мысль о том, чтобы перенять людские привычки, пустила глубокие корни, и звери решили немедленно организовать конкурс певцов, на участие в котором подали заявку почти все присутствующие, от щегла до носорога.
Под руководством филина, научившегося всему в городе, приняли единогласное решение, что победителя конкурса певцов определит всеобщее тайное голосование всех конкурсантов, которые и составят свое собственное жюри.
Так и сделали. Все обитатели сельвы, включая человека, по очереди поднялись на эстраду и спели свою песню, а публика наградила их более или менее громкими аплодисментами. Затем каждый написал, за кого он голосует, на бумажке, свернул ее и опустил в огромную урну, которую охранял филин.
Когда настал момент подсчета голосов, филин поднялся на импровизированную сцену, по бокам от него встали две обезьяны-старейшины, и он открыл урну, чтобы начать процесс подсчета этого «прозрачного избирательного акта», этой «демонстрации всеобщего и тайного голосования» и этого «примера демократических устремлений» — так говорили политики в городе.
Один из старейшин достал первый бюллетень, и филин в обстановке всеобщего волнения провозгласил:
— Первый голос, братья, отдан за нашего друга — осла!
Наступила тишина, а затем послышались робкие аплодисменты.
— Второй голос: за осла!
Всеобщее недоумение.
— Третий: за осла!
Собравшиеся начали переглядываться, сначала удивленно, потом осуждающе и, наконец, с появлением все новых голосов за осла — пристыженно, с чувством вины за подобное голосование.
Все знали, что не было худшего пения, чем ужасающий рев этого представителя семейства лошадиных. Однако один голос за другим отдавал ему пальму первенства.
И, таким образом, получилось, что в результате подсчета «свободный выбор беспристрастного жюри» пал на осла с его ни на что не похожим пронзительным криком.
И ему присвоили титул «лучший голос сельвы и ее окрестностей».
Филин так объяснил потом случившееся: каждый конкурсант, считая себя несомненным победителем, отдал свой голос за наименее способного из всех, за того, кто не мог составить ему конкуренцию.
Голосование было почти единогласным. Только два голоса были отданы не за
* * *
— Вот так, Демиан. Это плоды мелочности в нашем обществе. Когда мы считаем себя такими важными, что для других просто нет места, когда мы считаем, что мы заслуживаем так много, что не видим дальше собственного носа, когда нам кажется, что мы такие чудесные, что не можем не получить желаемого, тогда чаще всего тщеславие, ничтожность, глупость и ограниченность делают нас мелочными. Не эгоистами, Демиан, а именно мелочными.
Ме-лоч-ны-ми!
Что это за психотерапия?
Уже довольно давно многие мои друзья спрашивали меня, какой именно психотерапией я занимаюсь. Для них были удивительными многие вещи, которые я рассказывал о Толстяке и о том, как проходили сеансы, потому что они не укладывались ни в одну известную им психотерапевтическую модель. И надо признаться, ни в одну известную мне тоже.
Поэтому, воспользовавшись тем, что в моих делах был относительный покой, «все на своих местах», как говорил Толстяк, я спросил Хорхе, что же это за психотерапия.
— Что за терапия? Откуда мне знать! Может, это совсем и не терапия, — ответил Толстяк
«Не повезло! — подумал я. — У Толстяка один из этих “закрытых” дней, когда бесполезно пытаться получить ответ на свой вопрос». Но я все-таки настаивал:
— Я действительно хочу знать.
— Зачем?
— Чтобы узнать что-то новое.
— А что тебе даст, если ты будешь знать, что это за терапия?
— Я не могу этого избежать, не так ли? — спросил я, предчувствуя, что за этим последует.
— Избежать? Чего ты хочешь избежать?
— Послушай, меня бесит, что я не могу спросить тебя ни о чем. Когда твоя левая нога захочет, тебя не остановить, а когда нет, от тебя не добьешься ответа ни на один вопрос. Это нечестно!
— Ты злишься?
— Да! Злюсь!
— И что ты собираешься делать со своей злостью? Что ты хочешь сделать с этим бешенством? Наденешь на себя, как костюмчик?
— Нет, мне хочется закричать. Вашу мать!
— Еще раз!
— Вашу мать!
— Еще, еще!
— Мать вашу!
— Давай, давай! Кого же ты материшь? Ну, скажи!
— Твою мать! Тупой Толстяк! Твою мать!
Толстяк молча наблюдал, как я восстанавливал дыхание и приходил в себя.
Через несколько минут он заговорил:
— Именно такой психотерапией мы и занимаемся, Демиан. Цель этой терапии — понять, что с тобой происходит каждую минуту. Эта терапия нужна, чтобы разорвать твои маски и выпустить на свободу настоящего Демиана.