Я хочу вас, босс
Шрифт:
Весь свой пищеварительный процесс он молчал, поглощенный тем, что лежало в тарелке. И только когда доел, улыбнулся и подмигнул мне.
— Поели, а теперь можно и поспать.
Он не задавал вопросов, просто показывал, что будет дальше, развалившись на стуле, как хищник, набирающийся сил для прыжка.
Весь мой словарь куда-то просыпался, то есть с момента его прихода я не произнесла ни слова. Просто смеялась, кивала или мотала головой. И сейчас сидела, наливаясь желанием. Паша ничего не делал, не приставал, сидел на стуле и переваривал яичницу, довольно щурясь и обгладывая мою фигуру голодным взглядом. Это
В конце концов пытка молчанием и неподвижностью стала невыносимой. Я вскочила и пошла в спальню, ожидая, что он кинется догонять и обнимет. Паша ничего такого не сделал. Он вошел следом спустя 10 минут, пояснив свою медлительность:
— Зубы почистил, — и засмеялся, собака, таким победным смехом, что захотелось расцарапать ему лицо.
— Почему смеешься? — нахмурилась я, кусая губы.
— Думал, никогда не сдашься. Выглядишь неприступной скалой, — он потер руки и закончил. — Так-с, приступим, — подошел к своей одежде и стал копаться в ней, что-то ища, потом вернулся и стал чего-то ждать.
Я-то думала, он обнимет и будет целовать меня, и просто выпала из реальности, наблюдая за тем, что никак не вписывалось в программу моего завоевания и очаровывания.
— Ложись, — скомандовал он, сбрасывая халат на пол. У меня тут же перехватило дыхание. И почему все негодяи такие притягательные и красивые. От его стройной фигуры веяло силой и чем-то животным, диким и неуправляемым, а вот поведение свое Чистяков сейчас контролировал до миллиметра. Но хладнокровие было напускным, скрыть, насколько он возбужден, было невозможно. Оно лезло в глаза, удивляя своей природной дремучей жаждой завоевания.
Безропотно легла, не зная, что он будет делать дальше. Паша присел на край кровати и стал расстегивать пуговицы на пижаме. Медленно, аккуратно и не сводя с меня взгляда.
— Уснуть не дам, — предупредил он, усмехаясь, я пыталась выдавить слово, но затор звуков продолжался, и горло не работало. Надя онемела.
Он помог снять ее, как будто я была ребенком, сам стянул штаны, трусы, и когда я полностью оголилась, он уложил на подушки и стал рассматривать меня. Долго и все. Сантиметр за сантиметром. Лицо его при этом было напряженным, а скулы сведены, как будто он сдерживал себя из последних сил.
— Ты именно такая, как я себе представлял, — сказал он охрипшим голосом, вытянул руку и на мой живот из тюбика в его руках капнуло что-то холодное. Его широкие ладони легли как два крыла бабочки и затрепетали по коже, выписывая что-то неописуемо нежное и волшебное.
— Закрой глаза, — попросил шепотом, и я послушно опустила веки, оказавшись в полной темноте. Зато кожа приобрела зрение и осязала движения его пальцев. Они окутывали теплом и желанием — не спеша, с любовью, опускаясь все ниже к ногам и пульсирующему
Я сжалась, ожидая, что он накинется как дикий зверь, но опять не угадала. Он поцеловал меня туда, куда вообще никто и никогда не целовал. И стал ласкать языком и губами без остановки, забираясь так глубоко и с такой жадностью, что я не выдержала, всхлипнув от невыносимого желания. Ноги сводило судорогой.
— О твоей заднице можно петь песни, — пробормотал он. — Я признаюсь ей в любви. Эта сладкая конфета снилась и изводила весь месяц. Господи, какая ты вкусная.
Его язык и пальцы проникли в меня, тщательно исследуя, теребя, втягивая и ласкаясь.
— Не могу больше, пожалуйста, — все-таки не выдержала я, чувствуя, что еще чуть чуть, и все, снесет.
Паша не стал отвечать, просто отрицательно замотал головой, и прекратив пытку, упал рядом на подушку, притянув к себе, к своим жадным и ненасытным губам. Он целовался словно вампир, высасывая изнутри энергию и перекачивая ее обратно фонтаном острого наслаждения. И в поцелуй свой погрузился с головой, как будто больше в этом мире ничего не существовало. Только он и я, и мы обязательно должны стать целым, губами и языком проникая друг в друга. Каждое движение хлестало по моим воспаленным нервам, подстегивая и усиливая желание, руками он терзал соски так, что они мгновенно затвердели.
Его губы пахли моими соками и моим желанием, я не знала, сделал или он это специально, или действовал спонтанно, чтобы я чувствовала запах своего тела. Чего-то пряного и горького одновременно.
Насытившись поцелуем, пять сполз вниз и стал ласкать своим чертовским языком с такой скоростью, что я выгнулась и захрипела.
— Ты моя, — повторил Паша, раздвинув ноги и проникая так же осторожно и медленно, будто боялся, что взорвётся сам. Я обхватила его спину ногами, торопя и мечась по подушке, но он не спешил.
— Месяц без секса — это пиздец, — пояснил свою медлительность. — Взорвусь нахрен к чертям собачьим. Не спеши.
Но я уже не могла, стонала и извивалась, пытаясь избавиться от скрутившего в тугой узел смерча внутри себя. Чем больше он осторожничал, тем сильнее разгоралось неистовство, било по мозгам, требуя выхода. Никогда еще я не хотела мужчину так сильно, как его. Паша двигался с педантично одинаковой скоростью, не позволяя ничего.
— Пожалуйста, — выдохнула я. — Не могу больше.
— Нет, — я услышала смех и замирание движений, почувствовав его губы, которые снова начали целовать грудь — сначала одну, потом другую, потом снова поцелуй в губы, чтобы заткнулась и не просила. Он быстро не отпустит.
Память услужливо напомнила его фразу, как мы сгорим и разлетимся пеплом на ветру. в эту ночь я сгорела. Дотла. Истерзанная, измученная, заласканная и разорванная на части. На сотни кусков.
Когда я котенком устроилась на его груди, не выдержала:
— Ты всех целуешь сначала в задницу?