Я и мой автомобиль
Шрифт:
- А чего тут думать?
– сказал дядя Вася.
С этими словами он вытащил из кармана две пачечки: в одной десять - сторублевками, в другой две с половиной - четвертными.
- Я бы, - говорит,- сразу бы все отдал за вычетом пятисот...
Таких денег сразу Картузенки еще не видели. Каждый человек, увидав такие деньги сразу аккуратно заклеенными и готовыми к употреблению, сам себя зауважает.
– Зачем же вычитать?
– полюбопытствовала Лизавета.
– А мне-то причитается что-нибудь?
– ответил дядя Вася.
– Тебе? А тебе за что?
– На глупые слова нет ответа.
-
Дядя Вася встал, пряча денежки.
- Мне эти деньги доверены, чтобы вам показать. Я их никак не распечатываю, имея совесть. А вот вам какого рожна еще надо - не пойму...
Конечно, покупатель был не дурак. Он знал, в каком виде надо показывать деньги. Он был умный человек. Он стоял неподалеку с двумя своими корешами, несмотря на осеннюю прохладу. Они даже смеялись по-своему, ожидая с интересом, чем все это кончится. Они догадывались, что если показать человеку деньги, так они увидят перед собою именно деньги, а не что-нибудь другое. Зачем не доверять людям? Зачем долго разговаривать?
Так была продана «Победа».
Покупатель даже вина принес. И ящик мандаринов. Он сказал:
- Теперь не надо волноваться. Все берем на себя. На суд не являйся. Письмо напишешь. Мы письмо получим, на суде покажем - все сделаем. Напишешь - берите машину, нет денег. Мы возьмем.
Легко говорить, но Трофим Михайлович стал ждать конца расписки прямо-таки как страшного суда. После утюга он замолчал и вовсе. Как-то ему стало опасно жить после утюга. А тут еще этот с мандаринами прибавился. И еще его давило, что все вокруг, сделанное его трудовыми руками, было как бы не его. Дом - на жену, машины - на жену, книжка - на жену. И так она озверела, что даже будто бы и вовсе его не было на свете, даже будто бы он стал уменьшаться и подсыхать и уже почти что влазил в старый костюм. Ну, допустим, обойдется с судом. А коли не обойдется? Иск, конечно, к Лизавете. А коли что не так? Чья жена, а? И страшно до трепетания сердца становилось Трофиму Михайловичу. Так-то его вроде бы и нет, вроде бы он непричастный. А глядишь, когда дело дойдет до ответа - причастят его, и никого другого. И предчувствовал он смертельное похмелье на чужом пиру.
Лизавета купила «Волгу» ранней весною. Подошла очередь, пришла открыточка. Трофим Михайлович и не взглянул на нее. Машина была, как обычно, зеленая. Васька пригнал ее, установил, как положено, на колодочки. И выпивали они с Лизаветой, а сам Трофим Михайлович таился в другой комнате и сох от тоски, будто предчувствуя близкую смерть.
Лизавета набралась до смеху, словно ее Васька щекотал. Детей, конечно, дома не было - находились в городе у старшего семейного брата, от которого и началась отцовская гибель.
Васька кричал спьяну:
- Трофим! Трофим! Выпей с нами! Лизавета, толстая стерва, как пощекотали:
- А на что он нам сдался?!
- Как на что?
– Это Васька смеется.
– Он законный хозяин!
- Нету меня!
– крикнул со зла Трофим Михайлович, но не крикнул, а как бы шепотнул.
И ночью ходил по участку, худея телом и приговаривая:
- Нету меня... Нету...
На грядки поглядел в снежных проплешинах - «нету меня», на бревне возле забора - «нету меня»... И отовсюду, куда бы ни глянул Трофим Михайлович, неслось
И так бы он, может быть, решился ума, если бы не ясность, влетевшая ему в голову, когда он очутился около гаража. Там стояла Лизаветина «Волга», зеленая новая «Волга», записанная на эту лахудру, лучше бы ему уж отбыть срок и не видеть ее по гроб жизни. Лучше бы ему расстрел принять в молодых годах, чем видеть этого Ваську, ибо змеи завелись в доме.
- Нету меня-а-а,- пел Трофим Михайлович,- ой нету меня-а-а. Как так нету?
Трофим Михайлович ровно бы очнулся от ясности. Как так нету, когда все тут - мое. «Волга». Моя «Волга»! И тот носатый возит мандарины на моей «Победе»! И те, что тогда еще являлись, на моем «Москвиче» ездят! И Мишка, собачий выродок, маменькин сынок, не дотянешься, а все равно на моем «Москвиче» возит свою молодую стерву!
Вот как стал думать Трофим Михайлович к рассвету, просветлев умом.
И почувствовав силу в теле, понял, как ему быть. Понял и даже засмеялся тихонечко. Еще Лизавета с детьми спали, а он твердо пошел в сарай, взял штыковую лопату и вышел перед гаражом, впервые с детства перекрестясь.
Он перекрестился и стал в спешке, словно окоп рыл, копать перед гаражом канаву. Он копал ее, хукая и дивясь собственной силе. Сила шла в него из морозного мартовского утра и уходила в руки, а из рук в лопату. Он рыл канаву, как бульдозер, будто дорвался в конце трудовой жизни до подлинной работы.
«Ну что?
– думал он.- Моя «Волга» или не моя? Таки моя она, оказывается!»
Земля поддавалась послушно, и вырастал вдоль канавы бруствер, и надо бы еще Трофиму Михайловичу пулемет, чтобы отогнать Ваську, как паршивого фрица. Он копал, и думал, и не заметил, как рассвело и выскочила Лизавета:
- Ой, лихо!
- Не замай,- зверел Трофим Михайлович,- не замай, убью! И убил бы, каб не убежала.
«Ну, чья взяла?»
Он сидел на сырой земле в своей траншее, облокотясь руками о черенок лопаты.
- Как же выезжать, Троша?
– испуганно спросила Лизавета сдавленным голосом.
- Не замай,- сказал Трофим Михайлович,- не замай, Лизавета, уйди от греха.
Он сидел на сырой земле, ногами в могиле, может, долго, а может, нет. Детишки остановились с портфельчиками. Настя - совсем барышня, и ножки при ней, и сама справненькая.
- Папа, что же это будет? Володечка тоже подрос за зиму.
- Тятька, мамка ревут...
- Идите, деточки, идите... Идите в школу, хорошо учитесь... Я тут по хозяйству... Идите, деточки...
Так чья же теперь «Волга», когда перед гаражом канава? Чья же она - того, на кого записана, или же того, у кого в руке штыковой заступ? Может быть, у кого в руках имеется труд, а не пустые разговоры? Трофим Михайлович хитро посмотрел на раннее весеннее солнце, уже залезшее на сосну. И показалось ему, что с ветки смотрит на него толковая птица грач, имея в глазу понимание.
Так чья же теперь она есть, эта зеленая «Волга»?
Он вылез из свежей канавы легко, воткнул заступ в свежую землю и пошел по блеклой дороге в лесничество. Он знал теперь, что делать. Лесничество помещалось неподалеку, за водокачкой. Он шел, и понимал свою справедливость, и думал скорее закончить, сегодня же закончить свое правое дело.