Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать
Шрифт:
Открывает дверь своего шкафа, заглядывает между висящими блузками и платьями. Просматривает ящики – комод, письменный стол, кухня – и все время бормочет:
– Сукин сын, вот сукин сын, – а потом останавливается у холодильника. Записка, выложенная магнитами – крохотные буковки, которые я не могу разглядеть. Подхожу ближе и вижу слова ТЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ МОЯ, но она заслоняет их собой. Потом резким движением смахивает магниты на пол.
– Что там было написано?
– Ничего, – говорит она.
– Тебе следовало бы позвонить в полицию.
– Ничего не пропало.
– Может быть, тебе так кажется.
– Здесь нет ничего, чего мне было бы жаль лишиться, – говорит она. – Кроме этого, – она указывает на фотографию в рамке на стене за письменным столом: длинные волосы, длинные ресницы, прикрытые глаза, приоткрытые губы, будто он вот-вот заговорит.
– Даже если ничего не пропало, это все равно преступление.
В кармане у нее играет сотовый телефон; она достает его и ставит на беззвучный сигнал, не глядя, кто звонит.
– Тебе, по крайней мере, следовало бы позвонить слесарю, – говорю я ей.
Она садится на диван и закрывает глаза. Ее сотовый опять звонит; она смотрит на номер, затем вынимает батарейку и кладет ее вместе с телефоном рядом с книгой, которая называется «Разговор с Богом», со старым номером «Нью-Йоркера» и пепельницей, наполненной сигаретными окурками.
– Я не знал, что ты куришь.
– Я и не курю, – говорит она.
Ральф скулит в дверном проеме; до меня доходит, что я все это время держу ее поводок в руке, намотав его на сжатый кулак.
– Не уходи, – просит Сэм.
– Она, конечно, умница, но не может гулять одна.
– Ладно, только возвращайся.
– От меня начинает скверно пахнуть.
– Возвращайся, и мы
Потом:
– Я не имею в виду – вместе. Просто… послушай, я не чувствую себя здесь в безопасности.
– Если хочешь, я могу придвинуть твой письменный стол к двери.
– Отлично, – говорит она. – Тогда ты не сможешь уйти.
Она отдает мне диван; сама она ложится спать в спальном мешке на полу, но когда я просыпаюсь ночью, она лежит рядом со мной, на краешке матраца, свесив одну ногу на пол. Она практически неподвижна, когда спит; я с трудом могу разглядеть, как чуть вздымается и опадает ее спина. Голова накрыта подушкой; она могла бы быть почти кем угодно.
Ральф – бесформенная груда в слабом свечении электронного будильника. Именно из-за Ральф все кажется странным: она здесь как бы вне контекста. Да, она счастлива где угодно и с кем угодно, существо настоящего; это мне в ней больше всего и нравится, но мне хотелось бы, чтобы было по-другому – чтобы ее ощущение прошлого шло дальше обоняния. Позволь, я скажу это: чтобы она была способна скорбеть; чтобы мы могли скорбеть вместе.
Когда я просыпаюсь, Сэм стоит у плиты в красном клетчатом халате с лопаткой в руке. Стол накрыт на двоих: тарелки, салфетки, кофейные чашки, сливочное масло.
Она скармливает Ральф кусочки бекона. Дает собаке облизать пальцы, затем возвращается к готовке и разбивает яйца.
– Когда придет слесарь?
– Завтра, – отзывается она.
– А сегодня у нас что?
– Пятница.
– А кажется, будто суббота.
Я цепляю поводок к ошейнику Ральф и открываю дверь; она выбегает в коридор и начинает спускаться по лестнице.
– Какую яичницу ты любишь?
– Я не голоден.
– Ну, видишь ли, я готовлю яичницу.
– Я вправду не голоден.
– А если бы ты был голоден, какую бы ты хотел яичницу?
– Солнышком кверху.
– Мне следовало догадаться, – говорит она. – Ты кофе пьешь?
– Нет.
– Хочешь чаю?
– Нет, спасибо.
– Слушай, – говорит она, – мне просто было холодно в спальном мешке.
Ральф скулит на ступеньках.
– Ладно, я выпью сока.
Она заглядывает в холодильник.
– Сока нет, – говорит она. – Может быть, купишь, пока будешь гулять?
Слесарь не приходит ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня, и я перестаю спрашивать. Я перестаю притворяться, что мне есть куда идти. Мы не говорим ни о взломанной двери, ни о записке на холодильнике, ни о том факте, что ничего не пропало. Я перестаю донимать ее предложениями позвонить в полицию. Мы каждое утро питаемся яичницей с тостами, а теперь в холодильнике есть и сок. Две прогулки в день, от Мэдисон-сквер до Юнион-сквер, Ральф прихрамывает больше, чем прежде; ее бедра уже отходили свое.
Я подумываю о том, чтобы уехать, но всегда возвращаюсь. В каком бы месте комнаты я ни находился, брат Сэм смотрит на меня. Как и остальные мертвецы, он обязан бесстрастно приглядывать за живыми: головки одуванчиков и зеленые улицы, имя девочки, произнесенное шепотом, намеки в наших сновидениях. Мы не говорим ни о ее брате, ни о тебе. Мы не говорим об одеколоне, который я обнаружил в ее ванной; мы не говорим о костюмах в ее шкафу, о мужских туфлях. Мы не говорим ни об обручальном кольце, которое по-прежнему украшает мой палец, ни о том, которое лежит в коробке в ее комоде. Мы не говорим о счете за электричество, адресованном мужчине с ее фамилией. Она была бы осторожнее, если бы не хотела, чтобы я знал, но я по-прежнему не говорю ничего.
Я просматриваю ее аптечку: прозак, снотворное, кодеин с давным-давно вышедшим сроком хранения. На полочке в ванной почти пустая бутылка шампуня; белое полотенце, которое сохнет на перекладине занавески для душа; шлепанцы на коврике в ванной, которые приняли форму ее ступней. Паника поднимается у меня в груди, стремясь к горлу – не могу сглотнуть, – потому что я не способен узнать себя в этом месте. Три дня я пользовался этим душем, этим полотенцем, этой зубной пастой. На мыле отпечатки – я ногтями выковыривал из него ее рыжий волос. Стирал испарину с этого зеркала, чтобы увидеть свое лицо. Как-то задремал на этом унитазе, и мне приснилось, что я – кто-то другой.
На ее письменном столе – два некролога, написанные в неделю перед тем, как она нашла меня. 7 февраля 2008 года – Рудт Стаффорд Пил, 101 год, жена доктора Нормана Винсента Пила. Ее муж написал книгу под названием «Сила позитивного мышления». После того как ее отвергли большинство издателей, он швырнул рукопись в мусорную корзину. Жена выудила ее оттуда и уговорила его попробовать еще раз. Эта книга была опубликована в 1952 году, а после этого продано более двадцати миллионов экземпляров. Кто-то – Сэм, полагаю – написал на полях: НЕ СОВПАДЕНИЕ . Другой некролог, от 10 февраля 2008 года, актер Рой Шнайдер. Красными чернилами обведено название «колледж Франклина и Маршалла», где Шнайдер оканчивал бакалавриат, а рядом, на полях, надпись: Ф. И М. В ЛАНКАСТЕРЕ – НЕ СЛУЧАЙНОСТЬ . Еще один красный кружок в разделе, посвященном «Челюстям», наиболее известному фильму Шнайдера, а на полях надпись: СНЯТО НА ВИНЪЯРДЕ – ЕЩЕ ОДИН ЗНАК . Я просматриваю содержание ее письменного стола, ожидая увидеть свой собственный некролог, но нахожу еще несколько недавних – Бобби Фишер [16] , Фил Риззуто [17] , Мадлен Л’Энгль [18] .
Я выхожу из дома в тот день, когда она пишет некролог Чарлтона Хестона [19] ; я не говорю, куда иду, она не спрашивает. Она рада, когда я оставляю Ральф с ней; так она точно знает, что я вернусь. Я не рассказываю ей, чем занимаюсь целыми днями – прячу книги. Передвигаю их с места на место, переворачиваю их обложки. Столько, сколько сумею найти. Это легко, когда экземпляры лежат повсюду, когда кажется, что все люди в мире читают одну и ту же книгу. В твердом переплете – маленькая, но не такая маленькая, как покетбуки. Матовая обложка, оформленная под пергамент, заголовок белым курсивом поперек красной круглой печати. «Тайна». Вглядись пристальнее – и увидишь полинялые слова, рисунки и коды, тайнопись палимпсеста, призрак некоей древней рукописи. Подразумеваемое обещание, что все тайное станет явным: раскрой книгу – и найдешь ответ на каждый вопрос.
Ронда Берн, автор «Тайны», собрала цитаты о законе притяжения и силе намерения из высказываний писателей-вдохновителей, моих бывших коллег по этой сфере, с некоторыми из них я заседал в жюри конференций и завтракал в отелях, прежде чем лететь домой. По словам Ронды Берн, величайшие люди в истории – Платон, Шекспир, Бетховен, Линкольн, Эйнштейн – знали о «тайне». Эта книга распродавалась миллионами экземпляров, однако я услышал о ней только теперь [20] .
Теперь, когда я о ней знаю, от нее никуда не скрыться. Влюбленные склонились над одним экземпляром, лежа в траве в парке Юнион-сквер, читая друг другу выдержки из нее, как сонеты. Молодая женщина с африканскими косичками дремлет, уронив раскрытую книгу себе на грудь. Пожилой мужчина с мускулистым телом человека вдвое моложе себя проезжает мимо меня на роликах с бананом в одной руке и «Тайной» в другой. Я следую за ней, а она преследует меня. В конце концов, именно этому закону и учит книга: если сосредоточить на чем-то свое внимание, то привлечешь это в свою жизнь.
Я иду от одного книжного магазина к другому, переставляя «Тайну» из секции самопомощи или самосовершенствования в раздел художественной литературы. В книжном магазине на Бродвее, который называется «Улица Желтой Книги» – витрина, десятки экземпляров выставлены в вертикальных лотках. Под лотками – картонная ростовая фигура Ронды Берн: миниатюрная женщина средних лет с ярко-голубыми глазами и прямыми платиновыми волосами, черная блузка с низким вырезом, бело-голубые бусы на шее, крошечный красный кружок – печать с книжной обложки – прикреплен ко лбу.
– Прямо как живая, правда?
Владелица магазина, полная женщина с седеющими каштановыми волосами, сидит рядом с кассой, держа в руках экземпляр «Тайны».
– Вы видели ее в шоу Опры?
– Нет.
Она приподнимает книгу, показывая мне.
– Читаю уже третий раз, и это просто… Боже мой, что это такое!
Я улыбаюсь, не зная, как реагировать.
– Это изменило все, – заявляет она.
– К лучшему, я надеюсь?
– Я сбросила девять кило, – говорит она. – Хотя мне еще есть к чему стремиться.
– Удачи, – говорю я ей.
– Так и будет, – утвердительно кивает она. – У меня нет никаких сомнений.
Я беру один экземпляр и иду в заднюю часть магазина, где стоят столики для читателей, с намерением спрятать его в разделе фэнтези и фантастики. Там сидит молодая женщина, читает «Тайну». Ее сын, непоседливый малыш, зарывается лицом в подушки на кресле
Через пару минут он спрашивает мать: можно, мы пойдем домой . Она переворачивает страницу.
– Мама, – повторяет он, – Мама. Мама. Мама.
Она прикладывает указательный палец к губам, молча призывая его к молчанию.
Он тянет ее за юбку и спрашивает, скоро ли они пойдут домой.
Она поднимает один палец, делая ему знак: погоди, еще минутку .
Он стягивает с нее одну из сандалий. Она скрещивает ноги, но не отрывает взгляда от книги. Мальчик стаскивает с нее вторую сандалию. Она закрывает глаза, делает два глубоких вдоха, потом открывает глаза, улыбается и продолжает читать.
– Мама, – говорит мальчик. – Мама, мама, мама, мама, мама, – но она переворачивает следующую страницу.
Он отнимает у нее книгу и швыряет в угол.
Она хватает его за руку, впиваясь ногтями, и подтаскивает его к себе, ровным тоном говорит:
– Ты не даешь мне ни минуты покоя. Дай мне почитать, будь так добр.
Мальчик, моргая, смотрит на нее, приоткрыв рот.
– Ни минуты покоя, – повторяет она.
Женщина поднимает книгу и несет к кассе. Я слышу, как владелица магазина говорит:
– Сейчас дела пошли намного лучше. Год выдался трудный, но сейчас все идет к лучшему. Эта книга сделала меня намного сильнее.
Сэм готовит стир-фрай, несмотря на то что я сказал ей, что уеду до ужина. Пять дней, по-прежнему никаких признаков слесаря. Ральф спит на полу, вытянувшись во весь рост – в позе сухой ветки, как называла ее Кэри, – у открытого окна пожарного выхода.
– Я не могу остаться, – говорю я ей.
Нам было суждено встретиться, говорит Сэм. Может быть, причины этого связаны не столько с ее братом или Глорией Фостер – хотя она по-прежнему верит в такую возможность, – сколько с каждым из нас, говорит она. Нам необходимо было войти в жизнь друг друга именно в этот момент, говорит она. Мы можем помочь друг другу, говорит она. Может быть, мы оба одиноки, говорит она. Подумай обо всех этих знаках, говорит она. Случайностей не бывает, говорит она. Знаки повсюду, говорит она. Ты писал об этом книги, говорит она.
– Я сжег эти книги, – напоминаю я ей.
– Послушай меня, – говорит она. – Происходит что-то странное.
– Я покончил со странностями, – говорю я.
– Я нашла нас в автоматической прачечной, а потом в парке, на стволе дерева.
Она выключает газовую конфорку и раскладывает баклажаны, перец и кукурузу на две тарелки с рисом; несет еду к столу. Мы стоим, глядя, как пар поднимается над тарелками. Она вытаскивает из-под стола стул, но не садится. Смотрит на стол, потом снова на меня, потом снова на стол; я следую за ее взглядом: поверх каждой салфетки лежит квадратик белой бумаги размером с почтовую марку.
Она кладет по одному квадратику на мои ладони и накрывает их своими. Выглядит так, будто мы собираемся играть в «ладушки».
На одном квадратике бледными черными чернилами написано Эрик , на другом – Сэм , чернилами рыжими, под цвет ее волос.
Она нашла их в разных сушилках, говорит она мне. Подумала, что это метки, которые оторвались от ее юбок.
Одно это было уже достаточно странно, говорит она, но когда она остановилась погладить собаку в парке Мэдисон-сквер и подняла взгляд, то увидела наши имена, вырезанные на дереве.
– Эрик и Сэм, – говорю я. – Какая-нибудь гей-парочка.
– Да ладно тебе, – говорит она.
– Ладно – что?
– Я покажу тебе, – говорит она. – Я поведу тебя прямо сейчас, – она хватает ключи со своего стола и идет к двери.
– Я тебе верю, – говорю я ей вслед.
– Я хочу показать тебе.
– Сядь, – приказываю я, но она не двигается. – Можешь положить ключи – они тебе не понадобятся.
– Я все время звоню слесарю, – говорит она. – Клянусь тебе.
– Я знаю, что ты все еще замужем, – говорю я.
Она выпускает ключи, и они падают на пол. Этот звук будит Ральф; она смотрит на нас, потом опускает голову и мгновенно засыпает снова.
– Ты просто от него сбежала, – говорю я.
– Это не он, – возражает она. – Я действительно бросила мужа много лет назад, и сделала это из-за тебя – из-за твоей первой книги. Но почему-то, – она делает глубокий вдох, – почему-то, несмотря на все свои старания, я снова вышла за него. Не именно за него , но за такого же.
– Сочувствую, – говорю я.
Она садится на пол у моих ног, но не смотрит на меня.
– Почему я привлекаю в свою жизнь таких мужчин?
– Не знаю.
– Тебе положено знать, – замечает она.
– У меня нет никаких ответов.
– Я просила его, чтобы он ушел, – говорит она. – Сменила замок.
– Тебе следовало бы позвонить в полицию.
Она смотрит на меня.
– Должно быть, я делаю что-то не так.
– Ты стараешься, как можешь, – говорю я. Подаю ей руку и поднимаю с пола. Беру ее за вторую руку и стою так, держа ее за руки, и жду, пока она выскажет до конца то, что ей нужно сказать, но она только смотрит мне в глаза, и я выпускаю ее руки.
Она садится к столу и начинает гонять еду по тарелке.
– Неужели ты не веришь, что всему этому было суждено произойти?
– События происходят, хотим мы того или нет.
– Ну, и каких же событий хочешь ты?
Я хочу, чтоб она была счастлива и в безопасности. Я хочу, чтобы она перестала искать ответы. Я хочу, чтобы она перестала напоминать мне, кем я раньше был. Я хочу жить исключительно текущим моментом. Я хочу хотеть только того, что имею, только того, что есть . Я хочу быть больше похожим на Ральф. Я хочу быть больше похожим на Кэри. Какой Кэри была .
– Скажи мне, – говорит она. – Чего ты хочешь?
– На самом деле, – говорю я ей, – я хочу вернуться назад во времени.
– А я – нет, – говорит она. – Я не хочу заново переживать ничего из этого.
– Нет, – говорю я. – Я бы сделал все по-другому.
– Еще бы, – говорит она. – И ты, и я, и кто угодно.
Сэм снова садится на пол и причмокивает губами. Ральф встает и потягивается. Подходит к Сэм, кладет голову ей на колени и издает звук, который у нее означает довольство – низкий стон с закрытыми глазами, – пока Сэм чешет ей уши.
– Видишь, – говорит мне Сэм, – я знаю все ее любимые местечки.
– Мне нужно ехать, – говорю я.
Иду к двери. Ральф вскакивает, подбегает ко мне.
– Мне страшно, – говорит Сэм.
– Как и любому другому.
– Один последний вопрос, – окликает она меня. – Если бы тебе сейчас нужно было написать книжку о самопомощи…
– Я не стал бы этого делать.
– Давай представим, – настаивает она. – Если бы тебе нужно было написать еще одну книгу…
– Я не стал бы.
– Но если бы тебе нужно было ее написать.
– Продолжай стараться, как можешь, – говорю я. – Вот что говорила бы моя книга.Глава 8 Конец любой истории
Мы могли бы закончить на том, как она спит.
Мы могли бы закончить на том, как она прислоняется к мужчине, похожему на меня.
Они сидят на скамейке в Проспект-парке после короткой прогулки – после того как она несколько дней не гуляла, не ела, не вставала с постели.
Собака спущена с поводка. Она бежит через поле, покрытое снегом и льдом, потом бегом возвращается к скамейке, на которой они сидят. Отряхивает снег с шерсти, скулит, приглашая их бросить ей что-нибудь, но у них нет ничего, кроме жалкой пародии на снежок, который ему удается слепить. Он бросает, собака бежит за снежком. Но снежок рассыпается прямо в воздухе, собака кружит по полю, тыкаясь носом в снег. Она считает своим долгом принести обратно то, что было брошено, и расстраивается, потому что не может этого сделать.
Мужчина, похожий на меня, лепит еще один снежок и подбрасывает его достаточно высоко, чтобы собака оказалась прямо под ним. Но когда она его ловит, то ловит ничто – или ей так кажется; он исчезает в ее пасти, превращается в воду, и она ждет, что человек заставит его возникнуть вновь, словно по волшебству, как чудо.
– Вот же он, Ральф, – говорит он. – Вот он, – и бросает снова.
Некоторые книги говорят, что прошлое и будущее – иллюзии: прошлое дарит человеку ложную личность, а будущее обещает спасение. Некоторые книги говорят, что текущий момент – это все, что существует, нет ничего иного, кроме «прямо сейчас».
Это означало бы, что мужчина, похожий на меня, – иллюзия, как и его жена, как и их собака, бегущая по снегу.
Это означало бы, что снег нереален, и парковая скамейка нереальна, и два мальчика, скатывающиеся на санках вниз по холму, нереальны, и холм нереален, и голые деревья, обрамляющие беговую дорожку, и женщина, бегущая по этой дорожке, и замерзающий на лету дождь, и боль, которую испытывает собака, бегая по каменной соли, и ее плач, и человек, который поднимается со скамейки, чтобы вытереть ей лапы.
Мы могли бы закончить на том, как человек вытирает собаке лапы.
Мы могли бы закончить на том, как он отворачивается от собаки, чтобы идти обратно к скамейке.
Мы могли бы закончить на том, какое счастье он испытывает, когда видит, как она спит, слегка приоткрыв рот, а ее глаза – он видит это, подходя ближе, – слезятся от холода и ветра, которые нереальны сейчас, когда я это пишу, но были реальны в тот день.