Я и Софи Лорен
Шрифт:
– Э, нет, – Чижарин мне, – вы вспомните про утро, – мол, что был я очень несговорчив…
Я кинулся к донецкой делегации. И по копейке начинаю собирать рубли. Они дают не мне – дают Донецку. Чтобы выставить Донецк в приличном свете, что Донецк – не вор, Донецк – не жулик и не прет стаканов почем зря, прямо из-под губ Софи Лорен. Тогда же все мы были патриоты, и улыбаться здесь над этим неуместно…
Перевручаю я Чижарину – и что же?!
А он не хочет. Он, товарищи, не хочет!
Он говорит: ему – сто пятьдесят!
–
– А инфляция?
– Так сегодня ж утром!..
– Так то же утром, а сегодня уже день!
Тогда инфляция скакала не дай бог, и за ней уже не поспевали. Но такую, что загнул Чижарин, – это слишком!
Я, конечно, тут же и сорвался:
– Держите свою черную душу в рамках приличия, делегат Чижарин из Мытищ!
Но, как говорится, щас! И он бубнит:
– За что купил – за то и продаю.
Я молча почесал к своим донецким. А они…
Но во имя города Донецка они дают не глядя. На меня.
А Чижарин – выражает мне протест:
– Не, ну что вы?! – и вдруг заламывает цену, что просто мне заламывает руки: – Триста, слышите? – и ни копейкой меньше! А почему? Коммерческая тайна!
Я просто чуть с катушек не сорвался. А потом…
До рукоприкладства я не опускаюсь (я боюсь), но сказать красиво – я умею:
– Креста на вас, Чижарин, извините!
– Верно, потому что атеист. Давайте триста, а иначе, – о стакане, – его грохну!
В прошлой жизни он, как видно, был нахалом, в этой – он отлично сохранился. И я уже, конечно, не сдержался и произнес ему сугубо откровенно.
«Чижарин, больше суток я держал вас за приличного человека, но ответьте, сколько можно быть таким мерзавцем?!» – я подумал. Но, разумеется, сказал совсем другое. Просто: «Ах!» – и без ножа зарезанный, я тихо отошел. Такая сумма!..
Я к кому? Проторенной дорожкой…
И эти, неотступные, следят.
А донецкие мне рады– не то слово. И их приветствие я опускаю между строк: они ругались матом, не скрывая. Но чтоб Донецку не упасть лицом куда подальше, выворачивают мне свое последнее, вскрывают бережно подкладки пиджаков, извлекают из носков и из-за пазух – и в складчину не позволяют нашему Донецку, как всегда, упасть лицом…
Но сказали: «Больше не проси!» – а больше и не надо!
Они насобирали мне последнее, я отдаю Чижарину, Чижарин наконец-то… он возвращает мне стакан. Я его перевручаю этим самым. А эти – возвращают мне спокойствие, хотя какое…
Со стороны все выглядит пристойно. Как обмен культурный или что. И совсем не вызывает подозрений…
Мой бизнес процветает, не дай бог: продал за полтораста, а выкупать пришлось за целых триста!..
Дальше все пошло по нарастающей.
Я говорил вам об Уганачбекове, который арт-директор фестиваля. Он подкатил ко мне уже в другом антракте и – отказал мне в
– Мы вынуждены, извиняюсь, вас лишиться.
Знаю: я пятно на всю донецкую… И оно такое несмываемое, что ни одна химчистка не возьмет, – так провороваться на стакане!
Я, уже готовый ко всему:
– Но почему?!
Далматин Уганачбеков добивает:
– А вы, надеюсь, помните картинку – «Изгнание торгующих из храма»?
Я сразу понимаю – он к чему: здесь храм искусства, а в нем я, торгующий губами. И тогда я:
– Что ж, картинку помню. Но запамятовал: кто изгонял? Торгующих? Из храма?
– Кажется, Иисус Христос, а что такое?
– Так вот, товарищ Далматин Уганачбеков, на роль Христа вы явно не подходите! – Он же кто? Узбек или татарин.
Он задумался. Существенно остыл:
– Возможно, вы и правы…
Я остался. Впрочем, в три последних фестивальных дня смотреть было, в общем-то, и нечего. Кроме одного.
Но этого – я б лучше не увидел!
В предпоследний фестивальный вечер я замечаю в ресторане, прямо там же, тех двух штатских и… Чижарина – всех вместе. Они что-то празднуют себе. И о чем-то оживленно заливаются.
Не дурак, я тут же понял всё. И мне открылся их коварный замысел! Ах, как же обвели они меня?!..
Но кто же знал, насколько я живуч?
Все завершилось. Я вернулся в свой Донецк. К душевной ране, чтобы затянулась, я прикладываю подорожник времени.
Прошло полгода, может быть, чуть больше.
Открываю «Комсомолку» (лучше бы я этого не делал) – и что я вижу крупным планом?
Под личным патронатом зам. главного редактора В. Сунгоркина «Комсомолка» проводит первый международный благотворительный супер-арт-аукцион, на котором выставляются такие раритеты: предпоследняя тросточка Чарли Чаплина; борсетка Утесова; гребенка Ноябрины Мордюковой, а в скобках: «у нас все подлинное, даже имя Нонны»; дуэльный пистолет кого не помню; дальше – больше: стоящая особняком вставная челюсть… опять уже не помню, но точно, что кого-то из великих (любезно предоставлена наследниками), и… мама, научи читать меня обратно! – и, товарищи, и губы Шиколоне, что по-русски как Софи Лорен, оставленные в день ее приезда. Дата-время совпадают до минуты. Ну а стартовая – это просто финиш: полновесных тысяча рублей!
Строчки поползли куда-то вниз, как поезд, вдруг идущий под откос. Не может быть! Не может, господа!
Заплетающимся пальцем накрутил я их Москву:
– Неправда ваша, я свидетель!
К голосу Владимира Сунгоркина меня не допустили, но – с обидою – авторитетно заявили:
– Мы хоть и «Комсомольская», но правда, и вы единственный, кто усомнился в подлинности выставляемых вещей. Не оскорбляйте наш аукцион, у нас на лоты есть сертификаты, и эти губы – никакая не подделка! Так что извините… – пи-пи-пи!