Я иду искать. История вторая

Верещагин Олег Николаевич

— Эта гора называется Перунова Кузня, — сказал. Йерикка. Он стоял, навалившись на ветер и упершись мечом — обнаженным и сверкающим, словно солне­чный луч — в камень, Плащ, волосы — все неслось вместе с ветром, и Олегу почудилось, что вершина Кузни тоже летит в прозрачном, безжалостно-равнодушном небе. Летит и вращается, вращается... Не выдержав, Олег зажмурился, но слова Йерикки обожгли ударом хлыста: — Открой глаза!

— Кружатся голова, — с трудом ответил мальчишка. — Высоко!

— Холода не бывает. Высоты — тоже, — послышался голос Йерикки. Он отстегнул плащ, сбросил повязку — ветер унес их, словно диковинных птиц, а воло­сы Йерикки, взлетев струями расплавленной бронзы, вспыхнули на солнце. Меч, становясь из солнечно-золотого синим, как вечернее небо, качнулся в его руке. Йерикка взмахнул им и вонзил, в камень на пол-ладони — брызнула крошка. Спокойными, неспешными движениями рыжий горец снял куртку и рубаху, бросил их под ноги. Ветер, как показалось Олегу, засвистел злее, полосуя обнаженное до пояса тело, с которого еще не сошёл летний загар... но Йерикке было плевать на холод и ветер.

Он взялся за рукоять меча... и Олег не ус­пел даже дернуться — Йерикка ПЕРЕТЕК к нему, а скругленный, но заточенный, словно бритва, кончик клинка качнулся перед его лицом.

— Ничего и никогда не бывает, — шевельнулись губы Йерикки. — Есть Утро, Воин, Меч и Дорога. Воин несет Меч Дорогой, а с ним приходит Утро. Тут, где Перун наковывал на свой тупик стальное острие, чтобы изгнать Змея, на вер шине Кузни, воздух чист ото лжи, и я говорю правду. Сними одежду.

Не отодвигаясь от меча, Олег негнущимися пальцами сбросил плащ, вы­лез из жилета и куртки.

Холодно.

Очень холодно.

Это все, о чем он мог думать. Я же замерзаю, я замерзаю тут нафиг, а этот тип вроде бы даже смеется — уже не зло, а сонно подумал Олег. Но Йерикка не смеялся. Он стоял — ноги на ширине плеч, меч у лица Олега — и редкое, глубокое дыхание облачками пара срывалось с его губ, таяло в во­здухе. Олег с трудом обхватил себя руками за плечи и ощутил, что кожа у него ледяная и твердая от холода.

— Там, — меч Йерикки взметнулся, — мир, из которого приходит к нам Огнива, жизненная сила. Представь ее себе — представь так же, как меч в своей руке! — Олег с удивлением понял, что он и правда держит в руке меч — и когда успел подобрать?! — Представь себе ее — пламя, пылающее в твоей душе! — голос Йерикки странно, звонким громом гонга, отдавался вокруг: в небе, солнце, камнях, ущельях, ветре, воздухе... — Пламя такое холодное, что можно обжечься! ОЩУТИ ЭТО ПЛАМЯ!!!

Олег был, как ледяная статуя... или кусок гранита, просто холодный выступ на вершине Перуновой Кузни. Он так и останется здесь — каменный мальчишка, погибший непонятно почему...

...Но белый огонь и правда горел где-то перед глазами. От него не шло тепла... но он странным образом грел. Это было глупо, но это было так — белое пламя поднималось из центра медленно вращающегося коловрата... и Олег понял, что смотрит на свою собственную грудь, на татуировку. Это пла­мя оставалось единственно живым в нем, умирающем или уже умершем от холода.

— Что это? — спросил Олег, и голос показался ему самому глухим и несвязным, будто и впрямь заговорил камень. Ответа не было. Олег поднял голову — и сумасшедшее небо Мира — с солнцем, узкой кривой полосой Ока Ночи, Невзглядом и всеми дневными звездами — рухнуло на него...

...Олег открыл глаза.

Йерикка стоял напротив в прежней позе. И ничего не изменилось.

Кроме одного — Олегу больше не было холодно.

Сперва он подумал, что окоченел до последней степени. Но пальцы шевелились, шевелились губе, а ни ветра ни холода не ощущалось. Олег посмотрел вокруг. Кажется, у него кружилась голова? Странно...

Он поднял вверх, в небо, руку с мечом. Йерикка синхронно повторил его жест, и Олег услышал голос друга:

— Щит Дажьбожий, Солнце славянства, Прими мое дело. Прими мою службу. Отринь от неправды. Отринь от измены, Отринь от страха, Отринь от соблазна! Пусть так случится, Как сказано, станет, Об этом прошу я, Дажьбог Сварожич!

В следующий миг Олег вскинул меч и первый раз в жизни ПРЕДУПРЕДИЛ удар Йерикки — с такой силой, что тот рухнул на колено, а выбитый меч за­звенел по камню.

Смеясь, рыжий горец подобрал орудие и, покачивая головой, долго смот­рел на растерянно моргавшего Олега, пока тот не спросил:

— Что со мной?!

— Посмотри вокруг, — сказал. Йерикка.

Олег огляделся. И понял, что это — ЕГО мир. Навсегда. Понял, что жизнь сложится, как ему нужно. Что он добьётся чего хочет и одолеет любую беду. Мир был прекрасен, он был полон тайн, он звал, манил, обещал. Наверное нико­гда еще так Олегу не хотелось жить, никогда не радовался он жизни и не воспринимал ее так ярко и полно. И никогда не думал так спокойно о том, что ее — эту жизнь — можно отдать за все вокруг. И — о том, что придётся много драться, и не только здесь драться... но ощущал, что и на этом пути его ждет успех.

Он смотрел на мир глазами волхва.

— Эрик, — тихо сказал Олег, — если ты видишь то же, что я, и чувствуешь то же — я тебе завидую. У тебя это было много лет, а я прозрел только сейчас...

— Пошли, — весело ПОДУМАЛ Йерикка, — мне еще одежду надо найти!

Интерлюдия: «К Вершине»

Ну

вот, исчезла дрожь в руках, Теперь — наверх! Ну вот, сорвался в пропасть страх Навек, навек. Для остановки нет причин —  Иду, скользя... И в мире нет таких вершин, Что взять нельзя. Среди нехоженых путей Один путь — мой, Среди невзятых рубежей Один — за мной! А имена тех, кто здесь лег, Снега таят... Среди нехоженых дорог Одна — моя! Здесь голубым сияньем льдов Весь склон облит, И тайну чьих-нибудь следов Гранит хранит... И я гляжу в свою мечту Поверх голов И свято верю в чистоту Снегов и слов! И пусть пройдет немалый срок —  Мне не забыть, Что здесь сомнения я смог В себе убить. В тот день шептала мне вода: Удач — всегда!.. А день... какой был день тогда? Ах да — среда! [40]

40

 Стихи В. Высоцкого.

* * *

Корчма у перевала стояла всегда, сколько помнили себя жители этих мест. И сейчас в ней хватало посетителей — чета Гоймира обнаружила у ко­новязи не меньше полусотни засёдланных лошадей, которым лишь вынули изо ртов мундштуки — чтоб те могли поесть и попить. Расположившись на склоне холма, среди заснеженных деревьев, горцы наблюдали за корчмой, пытаясь по­нять, кто там обосновался. Вообще-то оборона проходила западнее, но мало ли...

— Хангары? — озабоченно шепнул Олег. Йерикка, не отрывавшийся от бинокля, уверенно возразил:

— Нет. Клейма разные, седла разные, потники разные... Похоже, это лесовики.

На всякий случай страхуя друг друга, горцы начали перебираться к корчме, из которой слышался шум, пение и выкрики. Входить сразу никто не стал. Война научила не доверять даже очевидным вещам. Распластавшись по стенам, взяв на прицел двери, ребята осторожно заглядывали в окна...

Им открылась удивительная и отрадная одновременно картина. За столами в большом зале, не снимая оружия, ели и пили самогон не меньше полусотни разно одетых и вооруженных людей, среди которых оказалось и несколько знакомых лиц — жителей соседних с Рысьим Логовом лесных весей, которые остались прикрывать Сохатый Перевал. Среди общей массы выделялся молодой священник в рясе, из-под которой виднелись сапоги со шпорами, а поверх нее висели наперсный крест, маузер в деревянной кобуре и ППС. Подперев голову рукой, он, пожалуй, внимательней всех слушал высокого парнишку в кожаной куртке, с наганом на поясе — с круглой... гитарой (Олег так и не узнал, как называется этот инструмент) наперевес он ходил между столов и, подмигивая людям так задорно, что они непременно улыбались в ответ, распевал дурашли­во:

— Где я только не был, Чего я не отведал —  Березовую кашу. Крапиву-лебеду... Только вот на небе я Ни разу не обедал...

— он поник головой, удрученно вздохнул, а потом вскинулся и, подмигнув священнику, елейно закончил:

— Господи, прости меня —  Я с этим обожду!