Я - истребитель

Поселягин Владимир Геннадьевич

— Не слезу. Вот та тетка, в белом платке, обещала меня камнем по голове приголубить. Та, что лопату в руках держит, — по хребту, а во-о-он та, которая за стариком прячется, грудастенькая такая, обещала изнасиловать. Я, конечно, не против, но народу много, да и советами замучают.

— Лейтенант, немедленно спуститься! — рявкнул генерал лично.

— Есть! — ответил я и стал осторожно спускаться.

— Товарищ генерал-майор, ваш приказ выполнен. Я спустился, — козырнул я, встав перед генералом.

— Ну здравствуй, герой, — внезапно улыбнувшись, протянул

генерал мне руку.

Весь путь до полка я мысленно охреневал от той новости, что узнал от генерала Бакунина. Выживший пилот немецкого истребителя оказался, ни много ни мало, а самим группенфюрером СС Райнхардом Тристаном Ойген Хайдрихом, более известным в мое время как Гейдрих. Известный государственный и политический деятель нацистской Германии.

Причем живой. Сломанная нога, кисть руки и выбитые сердитыми русскими бабами зубы не в счет при такой аварии. Вообще странно, что он выжил с такой посадкой.

Машина очередной раз качнулась, выведя меня из раздумий над извечной проблемой русских, то есть о плохом дорожном покрытии, и, ревя мотором, продолжила движение. Водитель генерала, который по приказу своего шефа вез меня в расположение, ругнулся. Впереди был затор, и не похоже, что от налета авиации.

— Сейчас по обочине объедем, товарищ лейтенант, — прогудел он и, давя на клаксон, стал обгонять стоявшие машины и повозки.

Причину пробки мы выяснили через несколько сотен метров. Оказалось, там перегородили дорогу бойцы с зелеными фуражками.

— Похоже, ловят кого-то, товарищ лейтенант.

— Наверное.

— Придется подождать.

— Похоже, так и получится, хотя я рассчитывал попасть в часть до темноты, но, видимо, не успеем.

Наше предположение не подтвердилось, дорогу открыли через полчаса.

«Эмка» рванула вперед, и пыль столбом поднималась за нами.

Причину задержки мы выяснили через полкилометра. На дороге в хаотичном порядке стояли несколько машин, три из них еще дымились.

— Не авиация работала… — пробормотал я, пока мы проезжали разбитую колонну, в которой копошилось около десятка человек, стаскивая остовы машины с помощью ЗиСа на обочину.

— А кто? — спросил водитель.

— Диверсанты, скорее всего. Видел там две легковушки и штабной автобус?

— Видел.

— Именно по ним и били больше всего. Так что это точно работа немцев.

Как я и опасался, засветло мы не успели, так что, проехав до стоянки автомобилей, водитель высадил там меня и стал устраиваться в «эмке», собираясь спать.

В штабе находились дежурный и хмурый майор Смолин, который что-то записывал в боевой журнал.

— А, герой! Слез уже с дерева? — были его первые слова.

— Слез. Вот, товарищ майор, справка о сбитых, подписанная генерал-майором Бакуниным. А также подтверждение, что сбитый пилот одного из истребителей оказался…

— Группенфюрером Гейдрихом, в курсе уже. Есть хочешь? — усталым голосом спросил начштаба.

Что-то было не так. Предчувствуя неприятные новости, я спросил:

— Кто?

Смолин рассказывал тяжело,

как будто огромная тяжесть на груди не давала ему вздохнуть и говорить в полную силу.

Через пару часов после моего отлета, когда я уже сидел на дереве и смешил народ, на аэродром был совершен налет.

— Одной бомбой… Всех разом. Сомина опознали по часам. Карпова — по золотому зубу. От остальных только фрагменты тел. Нет больше твоей группы, Сева. Нет.

Эта новость, как удар пыльным мешком, ошарашила меня. Нет моих ребят, которых я учил всему, что знал, не жалея сил своих, передавая свой и чужой опыт.

— Иди отдыхай. Никитин приказал перевести тебя обратно в первую эскадрилью. Ты пока числишься за нами, но думаю, что это ненадолго. Так что готовься, на днях тебя переведут обратно в полк Запашного.

— Ясно, товарищ майор. Разрешите идти?

— Идите.

Новость была действительно шокирующая, я не обратил внимания даже на то, что у Смолина две шпалы; это означало, что приказ о присвоении новых званий уже пришел в полк.

Ребята из первой эскадрильи встретили меня молча.

— Будешь? — спросил комэск, тряхнув зеленоватой бутылкой с мутным содержимым. Не нужно быть прорицателем, чтобы понять, что там самогон.

— Я не пью, вы же знаете. — К горлу подкатил комок и в глазах запершило.

Холодная, дурно пахнущая жидкость камнем ухнула в желудок.

— Закуси, — протянул мне капитан кусок хлеба с тушенкой.

Механически жуя, я тупо смотрел на бревенчатую стену землянки.

— Мы тебе, Сев, тут постелили, ложись. Утро вечера мудренее, — сказал штурман эскадрильи, старший лейтенант Ольхов.

Я направился к лежанке, но заметил блеск гитарных струн.

— Вань, я возьму? — спросил старшину Гатина.

— Конечно, чего спрашиваешь? — ответил он мне.

Скинув сапоги, я лег на свою полку, покрытую матрасом и простыней, и, на миг прижав к груди гитару, сделал перебор.

Я сегодня до зари встану, По широкому пройду полю, — Что-то с памятью моей стало, Все, что было не со мной, помню. Бьют дождинки по щекам впалым, Для вселенной двадцать лет — мало. Даже не был я знаком с парнем, Обещавшим: «Я вернусь, мама…» А степная трава пахнет горечью. Молодые ветра зелены. Просыпаемся мы — и грохочет над полночью То ли гроза, то ли эхо идущейвойны… [5]

5

Роберт Рождественский — Марк Фрадкин.