Я - истребитель

Поселягин Владимир Геннадьевич

— Помнишь, ты спрашивал про бойцов, что вытащил из плена?

— Вышли? — спросил я с надеждой.

— Вышли. Вчера еще, на рассвете, через немецкие опорные пункты прорвались с остатками одной из дивизий. Мало того, они еще и технику вывели целой.

— Все вышли?

— Фельдмана не было. Твои сомнения в нем были не лишены основания.

— Все-таки на немцев работал?

Никифоров поморщился:

— Да нет. Просто обычный проворовавшийся алкаш. Его еще двадцать восьмого взяли, сидел на гауптвахте в Минской комендатуре. За три дня до полного окружения в здание

гауптвахты попала бомба, кто выжил, успел разбежаться. Среди погибших Фельдмана не обнаружено. Так-то.

— Он был в форме медика, — вздохнул я.

— Это верно, служил он в окружном госпитале, выполняя административные функции.

— Понятно. Как ребята?

— Насколько я знаю, вышли все, только один был ранен при прорыве. Красноармеец…

— …Камов?

— Точно, Камов, — ответил особист, удивленно глянув на меня.

— Почему-то это меня не удивляет, — вздохнул я.

— Через полчаса у тебя встреча с двумя корреспондентами, расскажешь про свой вылет. Командование решило осветить этот вылет, все-таки не часто сбивают такие фигуры, которые потом еще попадают в плен.

— Про дерево тоже? — спросил я с кривой улыбкой.

— А вот про это не надо, не будем портить репутацию знаменитого аса, которого простые бабы на дерево загнали.

— А что мне было делать? Не отстреливаться же? Если бы я не убежал, меня бы там на куски порвали… Те еще бой-бабы.

— Да нет, ты все правильно сделал, но репутацию все-таки надо соблюдать и защищать.

— Понятно. Товарищ политрук, я вот о чем подумал: а почему немцы так точно отбомбились?

— Сообразил все-таки. Попадание в землянку группы — случайность. Трагическая, но случайность. Они всю опушку бомбили, а вот то, что они знали, где находятся жилые землянки… Заметь, что ни на стоянке самолетов, ни на хозчасти ни одной бомбы не упало, сыпали только в жилые места.

— Навели? Авианаводчик?

— Более чем уверен. Сейчас пополнение в обоих полках проверяем, к нам за последние дни более сорока человек прибыло. Будь осторожен, возможно физическое нападение. Все-таки ты не только взбесил Люфтваффе, но и щелкнул по носу немецких диверсантов.

— Хорошо, я понял… Товарищ политрук, а можно сказать Никитину, что я в порядке и можно меня не загружать работой? Я трезвомыслящий человек, и вчерашнее было вызвано спиртным на голодный желудок. Парни погибли, но нужно жить дальше. Я всегда буду помнить их, но это не значит, что в ущерб службе.

— Хорошо, я поговорю. Можешь идти.

Видимо, Никифоров действительно поговорил с комполка, и меня больше не нагружали бумажками, жизнь стала прежней, только без полетов — мой ястребок еще не был готов. Вернулись к урокам, концертам. На следующий день после гибели парней репертуар заметно изменился. Теперь я пел и военные песни. Несмотря на то что некоторые были о потерях, имели они огромный успех. Такие как «Дороги», «Тишина», «Бомбардировщики», «Комбат», «Я — ЛаГГ-истребитель», «Песня летчика», «Черные бушлаты», «Мы вращаем Землю» по просьбе слушателей приходилось петь дважды, некоторые трижды. Мне часто приходилось исполнять их еще в своем времени у костра с поисковиками.

Ночь, луна, костер — и льется песня под гитарный перебор… Это было круто, так что я много знал песен тех времен, очень много, всегда старался удивить товарищей старой или давно забытой мелодией.

На следующий день, первого августа, когда я вместе с Семенычем возился с мотором ЛаГГа, ко мне подбежал помдеж и велел идти в штаб.

— Товарищ подполковник, лейтенант Суворов по вашему приказу явился.

Меня почему-то не возвращали обратно в полк к Запашному, так что я по-прежнему оставался в подчинении у Никитина.

— Лейтенант, тебя вызывают в штаб дивизии. Через полчаса на моей «эмке» едете вместе с Никифоровым. Успеешь пообедать?

— Успею, товарищ подполковник.

— Вещи можешь не брать, вернешься к вечеру. Свободен.

Я сперва забежал к Марине и рассказал о выезде, предупредив, что этой ночью могу не появиться. Потом рванул к себе, быстро переоделся в чистую форму и побежал в столовую. Для обеда было еще рано, но девушки накидали мне на поднос, что у них было.

— Разрешите? — спросил я у Никифорова, сидевшего в гордом одиночестве.

— Садись, — кивнул он.

Мы молча стали есть. Когда я, допив чай, поставил стакан на стол, то, не удержавшись, спросил:

— Товарищ политрук, вы не знаете, почему меня вызывают в штаб?

— Угум, — коротко кивнул он, откусывая от булки с маслом, посыпанной сверху сахарным песком, большой кусок и отпив чаю. Судя по его виду, отвечать он мне пока не собирался. Ну и ладно, потом спрошу.

Пообедав, мы вышли из столовой и направились к штабу. Я остался снаружи, а Никифоров спустился в полуземлянку штаба.

Удобные штуки эти полуземлянки, возвышаются над землей едва ли на полтора метра, что позволяло вырубить в стенах оконные проемы и дышать свежим воздухом. Занавесить их брезентом, и светомаскировка ночью, удобно. Плохо только то, что все сказанное внутри отлично слышно снаружи.

— …когда закончите, немедленно возвращайтесь. Не знаю только, зачем генералу понадобился Суворов. Миронов сказал, что генерал просто поговорить с лейтенантом хочет. Вопросы у него какие-то. Я не знаю, зачем ты едешь, но присмотри там за ним, а то он элементарных вещей не знает, вчера у начфина, когда сбитые приходил оформлять, вычислительную машину увидел, полчаса вокруг ходил, пытаясь понять, что это.

— «Феликс»?

— Вроде да, она была.

— Ну не знает деревенский мальчишка таких вещей, бывает. — Я просто почувствовал, как Никифоров пожимает плечами. Он явно пытался сделать вид, что ничего удивительного здесь нет.

— Деревенский? Да он вчера, когда составлял план полета, так такими формулами сыпал, что даже начфин их не знает, я специально ему носил!

— Но он правильно все подсчитал?

— Да, что и удивительно. Специально все перепроверил.

— Я спрошу у Вячеслава об этом. Я могу идти?

— Да, идите.

Прижимая к боку пару больших запечатанных конвертов из серо-коричневой бумаги, особист вышел из штаба и, найдя меня глазами, кивком головы указал в сторону стоянки автомашин.