Я – из контрразведки
Шрифт:
– Ладно, – сказал матрос, – я в бюре поговорю, чтобы с тобой провели беседу. Я слыхал, что ты оперативник что надо, а вот в смысле политики и текущего момента у тебя в голове труха. И пусть тебе вправят мозги. Это надо же! – Он хлопнул себя по ляжкам.
Марин только рукой махнул. Что поделаешь, таков этот пресловутый «текущий момент». Матрос, конечно, предан революции до мозга костей, но он безграмотен, увы… А что же тогда сказать не о тупых, не о безграмотных? О тех, которые рвутся к власти, расталкивая всех вокруг себя локтями, и не только локтями? О тех, кто, достигнув желаемого положения,
Доказательно и четко сказал об этом Ленин…
Впереди со звоном хлопнула огромная стеклянная дверь. Это был вход в гостиницу «Боярский двор». До революции во всех московских справочниках она фигурировала на первом месте как самая дорогая, комфортабельная. Номера заливал электрический свет, в ванных плескалась горячая вода, и стоила эта райская жизнь от двух рублей и выше. Теперь же выбитые стекла в парадном были заменены грязной фанерой, и рукописный плакат извещал всех жаждущих о том, что «местов нет». Поднялись на третий этаж. Старший наряда доложил вполголоса:
– Оне занимают 321-й нумер. Который его снял – Русаков фамилия – никуда не выходил. Второй пришел час назад. По концам коридора и на черной лестнице я поставил людей, а под окнами два человека: мало ли что…
– Хорошо, – одобрил Марин. – Нужно войти в номер. Как это сделать? – Он всегда вовлекал сотрудников в обсуждение творческой стороны любой операции. Это нравилось. Марина за это любили все, кому хоть раз довелось с ним работать.
– Можно, конечно, и вломиться, – старший с сомнением оглядел массивную дверь 321-го номера, – но лучше войти тихо.
– Допустим, – сказал Марии, – вы добудете у портье вторые ключи, станете открывать. Они все равно услышат, откроют стрельбу.
– Верно, – кивнул старший. – Тогда я спущусь вниз и протелефонирую в нумер. Скажу, мол, так и так, техник, мол, с телефонной станции. Проверка, мол, необходимо посмотреть аппарат.
– Лучше найти щитовую, – сказал матрос, – и вырубить свет на этаже. Они выскочат, тут мы их и цап-царап.
– Выскочат и другие, – возразил Марин. – В перестрелке могут пострадать посторонние люди.
– А в нумерах никого нет, – сказал старший. – Я проверял.
– Ищите щитовую, – сказал Марин.
Через минуту свет на этаже погас, а еще через несколько секунд в дверях 321-го номера щелкнул замок и послышался раздраженный голос Раабена:
– Черт знает что такое, тьма египетская. Человек! Че-ло-ве-ек! – заорал он. – Лампу! Хозяина сюда, черт бы вас всех побрал! Товарищ Русаков, я спущусь вниз, здесь никого нет.
– Вернитесь в номер, – услышал Марин и вздрогнул: голос говорившего был удивительно знаком – низкий, глуховатый, бархатистый. «Сахарный баритон», – вдруг вспомнил Марин. Это был голос Крупенского, Володьки Крупенского – сердцееда и дамского угодника… «Вот тебе и предчувствие… – ошалело подумал Марин. – Не может быть»…
– Товарищ Русаков, тогда я найду кого-нибудь здесь, на этаже, или разживусь
Он двинулся по коридору. Марин сделал знак своим. Когда Раабен проходил мимо холла, в спину ему уперлось дуло маузера.
– Стоять, – шепотом приказал матрос. – ЧК!
Раабен сделал было движение, но матрос надавил ему стволом между лопаток, и Раабен сник.
– Вернитесь и скажите товарищу Русакову, что свечи вы не нашли, – предложил Марин.
Раабен послушно двинулся назад и в дверях номера обернулся:
– Хамы-ы, – простонал он и начал оседать.
Марин подхватил его сразу же обмякшее тело, остальные ворвались в номер. Русаков стоял у огромного окна и смотрел с недоумением.
– Сопротивление бесполезно, – сказал Марин. – Здравствуй, Володя.
Матрос так вытаращил глаза, что Марину захотелось ткнуть в них пальцами, чтобы вернуть на место.
– Это как же? – только и спросил матрос.
– Мы были знакомы до революции, – объяснил Марин.
– Да-а, – протянул Крупенский. – Значит, ты теперь в «чрезвычайке»?..
– А ты – в белой контрразведке?
– Этот готов, – старший наряда кивнул в сторону Раабена.
Вспыхнула лампочка под потолком, и Марин увидел, что Раабен лежит на спине, раскинув руки, закусив уголок воротничка рубашки.
– У него там циан, – сказал Крупенский. – Оружия у меня нет. Та-ак ты теперь в «чрезвычайке»? – снова протянул он, и было видно, что он никак не может не только понять, но и просто осмыслить этот факт.
Артузов с трудом скрывал изумление: Раабен вышел на связь с Крупенским!
– Знаете, Сергей Георгиевич, я начинаю верить в предчувствие, предопределение и переселение душ. Факт налицо.
– Попробуем осмыслить этот факт, – сказал Марин. – Вот что дал обыск, – Марин положил на стол шелковку Крупенского.
– Крупенский Владимир Александрович… – начал читать Артузов, разглаживая лоскуток на стекле стола, – состоит на службе в ассоциации бывших офицеров императорской гвардии, что подписями и печатью удостоверяется. Маклаков, Ладыженский. – Артузов поднял голову. – Это служба разведки Врангеля, ее центр на набережной Вольтера, у моста Дизар. Руководит этой организацией очень серьезный человек, в недавнем прошлом сотрудник особого отдела департамента полиции, создатель порнографической картотеки. В ней он собрал все – от акварелей екатерининского времени до новейших скрытых снимков, сделанных в лучших публичных домах Москвы, Киева и Петербурга.
– Не понимаю, в чем тут серьезность? – усмехнулся Марин.
– А вы подумайте, – спокойно сказал Артузов. – Дело Ладыженский затеял новое, архизавлекательное, особенно для начальства, приобрел этим особую у него популярность и быстро начал продвигаться по служебной лестнице. А использовалась картотека самым примитивным образом: лицо, которое намечалось для вербовки, обрабатывалось агентом с помощью этих открыток. Возникало желание осуществить увиденное на практике. Агент вел ничего не подозревающего человека кутить, там его скрытно фотографировали, а потом следовал обычный шантаж: либо мы ваше «художество» покажем жене и детям, а также начальству, либо вы будете нам «освещать» интересующее нас лицо.