Я из огненной деревни…

Брыль Янка

Вот как убивали деревню Низ Слонимского района. И как на ходу меняли и искали удобный прием, чтоб люди «без лишних забот» (для палачей) стали под пули, под расстрел. В освенцимах это уже было налажено, отрегулировано, как машина (фиктивные «бани», «лазареты» для новых эшелонов жертв и т. д.). А здесь же ни колючей ограды, ни «бань» этих, и убийцы изобретают каждый раз новые способы обмана, чтоб убить по возможности всех, чтоб никто не спасся.

Рассказывает Левон Сидорович Ализар.

«…Это было 16 декабря 1942 года. Приехали так часов в… Еще не взошло

солнце — часов в восемь или семь. Машина была. Поставили караул вокруг деревни. Зашли к старосте. Староста был местный, со старостой ходили по домам и говорили, что будут у всех проверять документы. Ну, конечно, документов не проверяли, а только собирали мужчин возраста выше шестнадцати и ниже сорока пяти. Если сорок шесть, то уже не брали. Говорили, что пойдем на работу, берите лопаты и хлеба. Берите в сумки хлеба. Вышли. Собрали весь молодежь, средний возраст, вышли за деревню. И тогда остановились по краям дорог, на средине, и разрисовали план такой вот буквой „Г“. Конечно, тогда каждый понял, что будет нехорошо. Начали кто закуривать, кто сюда-туда, и не копали ям. С хлебом были все, в сумках хлеб. Сказали, хлеба взять на два дня. И после шла машина легковая из лесу. Немецкая, приехал начальник-немец. И сказал этой всей молодежи:

— Запрягайте коней, поедем.

Ну, конечно, это все маскировка была. То плуг, то борону положили на воз, позапрягали коней, посажали людей. Я тоже запряг коня. Один хлопец сел, а у меня поглядели документы и сказали: „Домой“. Два немца были, один говорит — „езжай“, а другой — „домой“. Ну, конечно, сгоняли нас в хаты — в четырех местах. Деревня наша — хат пятьдесят, а может быть, и больше, и убили двести девяносто шесть человек.

Ну, меня как загнали в эту хату, там уже все собранные были. Мужчин собирали вроде на работу, а женщин — в хаты, на убой… Ну, меня пригнали самого последнего, стоял в дверях. Уже больше не было… Сто пятьдесят человек было в этом доме. Ну, може, минут двадцать, больше не прошло, как я стоял в этом доме, и тут вызывают троих. Пошли. Вышли, и они нас повели за сарай. Вышли за сарай, я тут сразу у них был уговор: немцев трое и нас трое.

Сказали:

— На колени!

Как сказали „на колени“, тут в один звук — из пистолетов. В головы. Мне вот так, в затылок, а тут вот вышел, вылетел. И тогда уже начали подводить больше. А мы уже — там… эти двое — сразу им попали — даже не шевельнулись. Но у меня не отшибли память. Если б я был без памяти, то меня добили бы, именно, что я был в сознании. Зашумело в голове — все равно как мне дали по уху.

Я свалился, упал ничком, дыхание затаил и не шевелился.

Тут, може, через минут пару, начали валить уже. Как подойдут те люди за сарай, увидят, что мы уже лежим, только ойкнут: „Ой!“ И убивают их.

Я только думал о том, что как начнут добивать, кто сразу свалится, могут и меня добить. Как только придет за сарай, повернется, дак они убивают. По голосам я не узнавал, кого приводили, я был не на своем конце деревни, а там от Слонима, куда меня, было, загнали. Как только выйдет сюда — „таточка!“, „мамочка!“ — и тут убивают, стреляют.

Навалили, конечно, всех перебили.

Тогда успокоилось, тишина наступила. Ну, лежал я часов до двенадцати ночи. Тут начали лазить по трупам свиньи. На голове у меня лежали люди, а ноги были свободные… На голове у меня лежали, и я не узнавал, кого приводили, слышно только было, как ойкали дети, а так не узнавал. Начали лазить свиньи, кровь собирать, прошли по моим ногам, я уже почувствовал,

что немцев нема, начал вылазить.

Вылез из этих трупов, поднял голову, и тут еще Бардун был также… Тоже встал. Он нашел еще девочку под матерью. Ее немного ранили, она живет, эта девочка. Так, годов, може, десять ей было. В трупах лежала. Еще один дядька был, в доме прятался, подошел, поглядел, что мы шевелимся. И повылезали, и пошли в лес. Ну, конечно, снежок пошел, я тогда встал, у убитой женщины взял платок теплый, голову замотал, раны свои, и пошли в лес.

Пошли в лес, снег целый день шел. Проходили до вечера, а вечером пришли сюда, поглядеть, что тут есть.

Ну, конечно, пришли в деревню… Я уже ничего… Все у меня распухло, ничего не слышал, так брел, кровь шла, ни кушать ничего, только попить.

Пришел домой, трупы разобрал, понаходил своих детей.

Четверо убитых, одна девочка и три мальчика.

И жена…»

В Гародках, что в Дятловском районе Гродненской области, — там уже иначе делали. Приехали, оцепили деревню, обставили пулеметами: никуда не удерешь. И тогда начали ходить по хатам и приказывать, чтобы люди шли па проверку паспортов. И надо только, вспоминает Иван Викентьевич Гародка, взять из дому семейный список В западно-белорусских деревнях, что ближе к «рейху», был введен такой контроль: на каждой хате — семейный список. Чтобы никого чужого! Всех по именам назвать. Вынесли стол, скамьи поставили: совсем «мирная» бюрократическая акция.

«…Сами стали с автоматами, — рассказывает Иван Гародка. — И немец спрашивает у солтыса [79] по-польски:

— Будут квартиры нам? Солтыс говорит:

— Будут.

И они тогда, в тот момент давай стрелять. Пока он не сказал про эти квартиры — они не стреляли. Это знак у них был такой, команда. А солтыс, он не знал. И его тоже убили. И братьев его убили, и женку, и детей, всех…

Как они давай стрелять, так я давай бежать.

79

Солтыс (польск.) — сельский староста

Мы втроем тогда спаслись…

А потом деревню нашу сожгли. В Гародках убили тогда триста шестьдесят душ. А в нашей семье батьку убили (мать раньше померла), три сестры убили, и братишка был еще малый…»

А в Хотепове Смолевичского района Минской области еще по-другому: пришли, разбрелись по улице, но так, что у каждой хаты оказалось по три карателя. В деревню людей пускали, пока не набралось «достаточно», «сколько надо». Тогда — две ракеты, и каждая тройка вошла в «свою» хату и убила «свою» семью.

«…На каждом дворе поставили по три человека — чтобы в этот же момент перебить людей. У каждой хаты. Столько их тогда наехало! Скотину они уже забрали, погнали. Это уже другие, а они дали две ракеты, в том конце и в том. А потом в хату входят и убивают детей и всех, какие там старухи… У меня вот убили мать, убили жену, убили трое детей. Сын был с тридцать шестого, дочка с тридцать восьмого и с сорокового один, маленький был. В углу это… Патроны там, и все… Все там лежало. Я пришел потом и только трупы своих закопал. Пожгли. Только которые не сгоревши. Жена, мать еще… А детей — одни кости пособирали.