Я из огненной деревни…
Шрифт:
— Поднимайся!
Подняли всех с того картофляника, винтовки понаставив… И погнали нас к дороге, что из Тимкович на Степуры На дороге посажали, и приходит один, помню, карта на грудях, овчарка эта. Конечно ж, какой-то начальник уже немецкий. А мы сидим, ждем, что будут там убивать. Дак не. Начальник сказал, что идите домой и лошадей с поля домой забирайте. Кто ж тех лошадей поведет, на черта они, если мы уже знаем, что убивать будут. Ну, и пришли все домой. Правда, кто сумел, у кого какой дотик был, дак тот спрятался. А нам куда? Я уже потопала, потопала, — куда ж деваться? А пополудни я вышла на улицу — невозможно! Пули летают
— Пойдем в эту глинобитку.
У нас глинобитка была, дядька один сделал, дак мы говорим, что пули там не будут доставать… Она была за гумнами, за селом, далековато от построек. Немцам видно, что это глинобитка и что люди шевелятся. И давай пулять в эту глинобитку. Все окна повыбивали. А мы уже за стенками, человек, може, нас двадцать пять было, а може, и больше. И раненые были, две — Саша Дорошкевичева и Маня. А потом они приходят под вечер. Уже солнышко стало закатываться. Приходят и: „Выходи!“ — наделали крику. Мы вышли. Они думали, може, партизаны. Видят — одни бабы и дети…
— Вороти назад!
Мы и вернулись назад.
— Ложись! Паспорта! Деньги!
Эти женщины:
— А паночки, а дорогие!..
А они: „Ложись!“ — и все. И — стрелять из автоматов. Там печь была, и печка, и стол стоял. Попадали. Правда, я упала под стол со своею семьею, а другие туда попадали, туда, дальше, за печку. И вот они нас перестрочили. Младшенькая моя:
— Ой, мамочка!..
Глянула я — а ей сюда попало, в переносицу. Только захрапела. А другой, старшей — что вот эта, на фотографии — ее и не услышала, как убили. Один прострочил и пошел тому помогать, за печку. Я взяла так вот и глянула.
Женщина не дает отодвинуть кровать, там дети ее, а он бьет ее наганом по голове. А он кроватью толчет тех детей, тех людей. Ведь не сразу же все скончались. Хрипят, стонут эти люди. Дети, те пищат, господи!..
Глянула я, а он заметил, что я живая. Дак он, что сделал: подошел и ругнул меня хорошенько. Тут же надо мною. С наганом. Синий-синий наган! — вот я вижу, как огнем, огнем меня по лицу. Я лежу в детях своих, а он все мне… порох этот… и пули все — шух, шух — бьют. Стрелял, сколько уже ему хотелось, бил из того нагана. Потом за ногу меня и потянул по крови среди хаты, по крови, что люди там… Потянул, и сам уже посвистел, посвистел в хате и ушел!
Вышел из хаты, а глинобитка эта была черепицею крыта, ее трудно было поджечь. А в сенях тот дядька сено сложил, потому что не имел сарая. Дак он то сено поджигает. Поджигают сено и все свистят там, говорят, и ругаются, и всяко…
А потом мой хлопец поднялся. Этот, что теперь поехал куда-то на курорт, говорил, — мой Жорж. Подал голос и идет к порогу. Я думаю: може, это обратно тот немец? Я уже не гляжу, лежу в этой крови… Потом слышу: шлепает, пошел к порогу… Дай же я погляжу, кто там шлепает. Глянула, а это ж мой хлопец! Дак я говорю:
— Жоржик, куда же ты, дитятко мое? А он говорит:
— Мама, а вы живые? Хотел — нехай и меня!..
— Живая, дитя мое… Иди, дитятко, ложись на это самое место. Може, оно счастливое, може, мы и останемся.
Он пришел и лег на том месте, где лежал. Може, через минутку… услышали все ж таки они! Влетает один в хату. И кричит:
— Поднимайсь!
Три раза крикнул так, но он нас не поворачивал. А там люди хрипят, доходят… Ну, невозможно терпеть!
59
Рассказ Марии Кот приводится по двум, сделанным в разное время, магнитофонным записям.
Мария Нагорная.
«…Стало уже вечереть, солнце садиться начало… Не зашло еще, но уже село. Ну, мужчины, решили: „Пошли!“ Посмотреть, что там делается. Собралось несколько человек. И я пошла с ними: отец же пошел, дак и я пошла с ними. Выходим на самый уже край, а тут буквально метров за десять — немцы… Зажгли спичку — прикуривали, что ли. Еще не темно было, но в лесу сумерки. И мы тогда снова как бросились назад — врассыпную бросились, кто куда. Одни мы, свои, втроем остались: отец, мать и я. И потеряли этого племянника даже моего.
Вопрос: — А немцы стреляли по вас?
— Стреляли. Они ж в лес боялись идти, а думали, что, може, это партизаны. Но они за нами не побежали, а только обстреляли. А мы спрятались и сидим, да уже одни, никого больше не нашли. Уже и хорошо стемнело, уже и зарево стало гореть. И столько страху, такой треск почему-то, что нам все кажется: кто-то едет на железном ходу… А никто не едет. Оказалось, что это горят дома, от черепицы…»
Мария Кот.
«…А они там жгли, сколько им хотелось, и зажгли все-таки, крыша все-таки загорелась, хоть и черепицею крыта. А сами ушли. Сгорело это дерево, что под черепицей было, и упала эта крыша… Так этот мой хлопец говорит — Мама, а мы сгорим…
А стекла нема в окнах, одни рамы. Повыбивали. А я говорю:
— Ну, куда ж мы денемся? Они ж все еще свистят. Еще стоят поодаль, им там можно еще стоять. Потом сгорела эта крыша, упала, а мы лежим. И не слышно, что они кричали или свистели около этой глинобитки. А потолок это — тресь, тресь, трещит… Ну, что ж, думаю, не убили, то покалечит, как упадет, и кончено будет. Встала я и говорю:
— Ну, теперь утекаем! Утекаем, вылазим! Поднялась я с этой земли, а так вот кровать стояла под окном. Я это стукнула в ту раму и гляжу. Слышим, что где-то кричат, стреляют, люди пищат… И так, и так! А около нас нема никого, тишина.
— Утекаем теперь!
Жора вылез, а я схватила младшую, ей было девять лет… Взяла, поднесла на эту кровать, положила, сама перелезла через нее… Горит и на ней платье, и на мне горит… Вытаскиваю эту девочку. Замчала в ту яму, где там глинобитку делали, положила… И опять же лезу по тому самому огню — за старшей… Это ж, думаю: как упадет потолок — дак уже сгорит! Мало что поубивали, а то ж еще и сгорит!.. Влезла я обратно, вскарабкалась в это окно. Достала старшую. Она была рослая, не такая малая, как я. Дочка! Ей тогда было уже годов семнадцать… Потянула, подняла. Так оно такое молодое, мя-ягкое! Еще теплое дитя, колышется — я ж ее не подниму! А все ж таки набралась силы такой, что подняла. Подтянула ее до кровати, потом на кровать, на подоконник, сама через нее — и снова стянула. Говорю: