Я из огненной деревни…
Шрифт:
— Иди выпей! Он говорит:
— Я не хочу. Дак он говорит:
— Глупый, что — русской не хочешь попробовать? Так, по-русски говорит, я вам честно говорю, что по-нашему говорит. А я говорю:
— Иди, а то убьют.
У них было на фуражках — жестянки такие, череп головы. Знаки такие ихние. Говорили по-русски и по-украински. Выпивали, потом один поставил на голове кружку, а другой из угла бьет по этой кружке.
Вопрос: — Стреляет?
— Стреляет в хате. Я говорю:
— Что вы делаете?
— Поставь ведро. Я говорю:
— Не поставлю.
— Поставь ведро.
— Не поставлю. — Он за ведро и говорит:
— Пойдем со мной. — Я говорю:
— Я никуда не пойду.
Он за наган:
— Видишь, кто я такой? Как дам, в голова полетит.
Я начала кричать. Мужик выскочил, муж из хаты, говорит:
— Что такое?
Дак он:
— Это твоя жена?
И отпустил.
После этого все они вышли на улицу, кидали эту, гранату. Переночевали, наутро — это было пятнадцатого… Правда, еще скажу. Вечером пришел один из них. Был халат на нем белый, но пятна крови. На этом халате.
И мне говорит:
— Молодая, постирай халат.
Я говорю:
— У нас мыла нема — погорельцы, у нас негде купить…
Дак он говорит:
— Я принесу мыла, постирай мне халат. Мне на завтра нужен он.
Я уже волей-неволей стала стирать этот халат. Постирала халат, повесила над печкой, а он сел возле меня. И говорит:
— Молодая!..
Поглядел и говорит. Я спрашиваю:
— А вы откуда?
— Я — русский.
До какого-то года жил в России, а потом, — забыла куда, — выслали. Говорит:
— Я женатый, но я теперь равнодушно не могу жить с женой, я нервы потерял за войну.
Я спрашиваю:
— Чего ж вы потеряли нервы?
— Да, война. Всем досталось.
Дак я думаю, что он, може, скажет, да спрашиваю:
— А что с нами будет? Дак он:
— Да ничего, партизанов погоняем, а вы останетесь на месте.
Утром забежал, схватил этот халат. Я вам говорю, собирались, как черти! По-быстрому, по-быстрому, обувались, и все что угодно, и выскочили на улицу. И видно, То в сарае — это метров сто было от нас — что стояли ам подводы. И когда они побежали из дому, то возчики моментом вытягивали сани из сарая и коней выводили. Понимаете, это я в окно видела. И мы так поглядели с мужем и говорим, что будут убивать в сарае. Надо утекать. Он говорит:
— Давай, пошли. Я говорю:
— Ты утекай.
Прошли мы за дворами, и он пошел, отошел немного от меня, дак там говорят:
— Хозяин, воротись, а то стрелять буду.
Дак он все равно идет вперед. А я махаю: утекай! А тот опять:
— Воротись, а то убивать буду.
И он вернулся. Вернулись мы в хату, а наш дом, ясли те, стояли напротив улицы, и было видно, что по улице люди идут толпой. Гонят уже, гонят сюда, к нам. Идут толпой — и малые, и большие, и всякие.
— Нет уже спасенья, давай утекать!
Он в окно, дал в раму и мне говорит:
— Я буду пацана нести, а ты — за мной. И только прыгать, а я его так схватила:
— Куда ж ты, кругом посты. Он мне:
— Давай все равно утекать. Нехай лучше в затылок. Я говорю:
— Давай оторвем потолок.
Мы стали на печку, эти доски взорвали, он залез на потолок, я подала дитя и сама вспрыгнула туда, на тот чердак. А мать наша ходит по хате, дак я говорю:
— Мамочка, давайте сюда. Дак она говорит:
— Я не полезу.
И тут уже подходят к дому. Понимаете, поздно разговаривать. Я раз пять повторила. Мы эту дырку закрыли и остались на чердаке. Муж говорит:
— Разве тут спасенье? Спасенья нет. Давай утекать. Я говорю:
— Нема куда утекать.
— Живыми гореть? Или найдут — издеваться будут. Дак я говорю: 1
— Ну что ж, утекай, живи хоть один. Дак он:
— Я буду утекать, знать буду, что ты тут погибла, приду похороню.
Мы с ним попрощались. Он назад в эту дырку, в окно побежал. Бежал минут пять, тихо было, сразу одиночные были выстрелы, а потом автомат. Я думаю: все кончилось, не выпустили. А малого я не дала, он остался со мной. Когда убили всю старую деревню, был перерыв, пока подогнали из новой. Потом подогнали снова этих людей, и снова строчили там эти автоматчики. А я глядела, нагоняла страх на пацана: поднесла его к этой щели и говорю:
— Если ты крикнешь — видишь, как людей убивают, баба наша пошла, тетя наша пошла — и тебя убьют!
Ему третий год был. И он не крикнул.
Перебили и новый поселок. Потом несли какую-то флягу. Не знаю, что в ней было, но факт тот, что этот сарай облили какой-то жидкостью и запалили сарай. И снова вернулись в эти ясли. У соседа мандолина была, и поиграли, и выпивали. Я на чердаке была, а они внизу танцевали, пристукивали. Потом вышел один из них и сказал:
— Запрягай!
И поехали на Заглинное. Не все поехали. И в этот самый день, это шестнадцатого февраля, убили Заглинное. А эти переночевали и по порядку стали жечь деревню, забирать скот и все, что им хотелось. И подошли к яслям. Я думала: утеку ночью. Днем была оттепель, а ночью мороз. И часовые эти как ходят, дак под ногами у них снег хрустит, и слышно. Если б одна я — поползла б, а дитя, думаю, разбужу, оно закричит. Потом подошли они к этим яслям. А ясли были крыты дощечкой. Они Жгли деревню — подойдут и выстрелят зажигательной пулей. А эта дощечка не загорелась. А у нас лежал в коридоре леи, и они в этот лен выстрелили. Дым пошел, и через эту дырку такая дымовая завеса, что я вижу: гореть буду живая. Дак я через дырку — назад в хату, в окно, и когда я удирала в окно, у пацана уже горело пальто.