«Я крокодила пред Тобою…»
Шрифт:
– Марина, мать направили на гемодиализ.
– Это что?
– Это аппарат искусственной почки. У нее отказали обе. Врачи дают лет семь от силы.
– Ужас… и что теперь?
Олег возил мать в больницу через день в течение шести лет. Флора весила уже пятьдесят, ее все время тошнило, она очень мало ела и мало пила. Ее смуглая ровная кожа пожелтела и высохла, глаза еще больше запали, щеки ввалились, и Марина подумала, что Флора стала похожа на хищную птицу с большим клювом. Она перестала обращать внимание на свою внешность и то, как одета. Олег выводил мать под руки из подъезда, она медленно, вразвалочку для устойчивости из-за слабости в коленях выходила, одетая
В кабинете гемодиализа Флоре становилось легче. Она познакомилась там с молодым мужчиной, уже три года жившем на аппарате, и девушкой лет двадцати шести, попавшей сюда после родов.
– Сы начка, ты представляешь, ее бросил муж, когда она заболела! У ее трехлетнего сынишки нет никого, кроме мамы. Это ужасно, сынок. Его определят в интернат после ее смерти.
– Мама, почему сразу смерти? Она поправится, все будет хорошо.
– Сынок, ты же знаешь все. Счет идет на месяцы. А у кого и на дни.
– Мама, не надо…
После изнурительной процедуры каждый раз Флора садилась на переднее сиденье в машину Олега, доставала карамельку, чтобы не тошнило, и они ехали с небольшой скоростью, так маме было легче переносить дорогу.
После посещений больницы Калугин долго не мог прийти в себя. Он часто звонил родителям, Флора забывала о болезни, когда она, не торопясь, обо всем помаленьку беседовала с сыном. Рассказывала, что кушала, что показывали по телевизору, жаловалась на Славку.
Отец сильно запил, не так давно, месяца три назад, похоронив свою мать Клавдию, бабушку Олега, которая умерла в хосписе в возрасте девяноста двух лет. Клавдия уходила абсолютно здоровой, в полной ясности ума, и от этого ей было намного тяжелее, так как она осознавала кошмар всего происходящего с ней в последние дни ее долгой жизни. Она умирала среди безнадежно больных, таких же одиноких, как она сама, при живых двух сыновьях и трех внуках. Оба сына пили, Колян по-черному, а Славка не терял человеческий облик, всегда чисто одевался и часами не вылезал из ванной, чего не скажешь о его старшем брате. Колян постепенно превращался в ничто. Ему ничего не было интересно в жизни, кроме выпивки. У Клавдии была старенькая маленькая двушка-хрущевка, которую Николай пас, пока там жила мать. Он не ухаживал за матерью, не готовил ей, а просто приходил туда пить. Она его любила и все терпела. Сыновья навещали Клавдию каждый день, и почти каждый раз пили вместе. Клавдия лежала не шевелясь, прислушиваясь к кухонной перебранке сыновей.
– Ты, Славка, хату эту не получишь, понял?
– Ты тоже рот на нее не разевай. Мать сама знает, кому ее отписать.
– Я мать уговорю, понял?
– Давай уговори. Попробуй.
– Надо ее в дом престарелых определить. Понял? Там ей лучше будет.
– Не надо, пусть дома помирает. Встает сама, чай может налить. Еду я приношу.
– Обхаживаешь? Не надейся! Понял?
– Колян, ты дурак совсем. Мать ведь она нам! Причем здесь обхаживаешь? У меня вон Лорка тоже совсем больная, помрет не сегодня-завтра. Олег ее возит по врачам каждый день. Не хватает сил, руки опускаются. Сам болею, задыхаюсь. Не могу больше. А выпью – вот и легче.
– Ну давай! За их здоровье! Понял?
– Да что ты заладил? Понял да понял… в штаны нафонял!..
Клавдия лежала и тихо плакала.
Колян тайком оформил мать в хоспис.
– Мужчина, а вы кто Клавдии Ивановне будете? – спросил принимающий их доктор.
– Сын я ей.
– Николай Сергеевич, я осмотрел вашу мать. У нее на теле множественные гематомы: на руках, на спине, на лице. Откуда они, пояснить можете?
– Упала она, – буркнул Колян. Не будет же он говорить, что избил мать. Не дай бог, дело заведут из-за умирающей старухи, – а она что сказала?
– Упала, говорите? Ну-ну. Она ничего не сказала. Молчит она. Молчит и плачет. Идите оформляйтесь. Сынок.
Доктор старался не встречаться глазами с посетителем. Он сжимал кулаки, сожалея, что находится при исполнении. Так и хоронили через месяц Клавдию в синяках. Славка стоял у гроба, бил себя кулаком в грудь и рыдал.
– Мамочка моя, мама! Прости ты меня, дурака, мамочка-а!..
Колян тоже приехал на кладбище. Он наблюдал за похоронами со стороны, высокий, худой, сутулый мужчина, периодически прикладывающийся к двухлитровой пластиковой бутылке пива. Стоял и издали смотрел, как на белых полотенцах опускали гроб. К матери он так и не подошел, не простился, не поцеловал, не кинул землицы в могилу.
Квартира по завещанию досталась Славке. Узнав об этом, Николай перестал общаться с братом. Славка сделал в квартире простенький ремонт и стал в ней жить. Флора осталась одна, Олег приходил к матери каждый день. Иногда забегал к отцу. Так было всем легче и спокойней. Слава мог пить, не боясь запретов, Флора не видела всего этого кошмара, доживая отпущенные ей дни.
Марина видела, как переживает Олег. Сколько они уже вместе? Почти десять лет…
***
Когда ушел Володя, Марине стало настолько легко, что она думала, а был ли он вообще в ее жизни? Сумасшедшая жизнь в доме родителей, тирания первого мужа, изматывающая неясность отношений с Машкиным отцом превратили Маринкины нервы в лохмотья. Спокойствие и терпение Олега накрыло Маринку, как мягкое одеяло. О чем мечтает женщина? О верном муже, здоровых детках, приятном отпуске, шубке к зиме и хотя бы одной порядочной подруге. Марина мечтала просто о тишине, ей недоставало покоя, не того, который когда лежишь лепешкой, а того, который внутри. Ее новый мужчина негромко разговаривал, спокойно рассуждал. Поначалу Марина чувствовала себя, как в больнице, – никто не шумит, не кричит, не топает. Потом она, наконец, осознала, что приобрела в жизни. Она стала учиться жить по-новому. Не торопиться, не спешить, спокойно ждать. Не догонять трамвай, а знать, что скоро приползет другой. Она общалась с матерью и понимала, что овражек, их разделяющий, превратился в пропасть. Они всегда были разными, а стали просто полярными.
Родители видели перемены в дочери и поначалу не знали, как реагировать. Перемены-то, вроде как, к лучшему, но девка-то все больше отдаляется. Олег вообще не обращал внимания на характер Тамары Николаевны. Он был вежлив, не хамил, всегда был готов помочь во всем, что не шло вразрез с его мировоззрением. Но, например, копание огорода и посадка картофеля ему претили. Он за все совместно прожитые с Маринкой годы принципиально не взял в руки лопату. Он был горд и немного надменен. Он не был землепашцем ни по происхождению, ни по взглядам.