Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
9 сентября. Сообщения о голоде множатся. Правительство обещает организовать передвижные кухни для голодающих. По Калькутте разъезжают пикапы с мегафонами, с которых что-то хрипло кричат на бенгали, видимо, призывают жертвовать деньги на голодающих.
10 сентября. В деревне Мугберис (район Мединапура) крестьянка убила и съела своего ребенка, чтобы утолить голод («Амрита Базар Патрика» от 10 сентября). В той же заметке сообщается, что в деревнях продают детей по 5 рупий (цена билета в кино). Говорят, что толпы людей идут на Калькутту, съедая на своем
11 сентября. Они появились в Калькутте — черные, какие-то обугленные люди с пустыми глазами. Они садятся на пыльные тротуары под стены домов и замирают. На некоторых перекрестках стоят котлы с бесплатным варевом. Я даже видел рацион на человека — столько-то дала (гороха), муки, овощей и перца. Но к котлу, рассчитанному на 150–200 человек, приходит 700–800, поэтому, чтобы всем хватило, туда нещадно льют воду и разливают эту жижицу в подставленные черепки и консервные банки.
На углу нашей Бишоп-Лефрой-роуд стоит целая семья — он, она и шестеро детей, двое из них — грудные. Они, судя по круглым лицам, с севера штата. Целые дни семья просит подаяния у прохожих, но робко, непрофессионально, видно, что эти люди и вправду попали в беду. Дважды мужчина протягивал руку в окно машины, но у меня ничего с собой не было. Вечером мы собрали старую одежду, обувь, еду, и я отнес большой узел на угол. Он как будто ждал — пошел навстречу, взял узел, спокойно, не униженно, поблагодарил и пошел к семье.
12 сентября. Всю ночь шел дождь, а к 12 часам дня превратился в стену воды. Улицы снова затоплены, машины стоят, ходят лишь автобусы, да рикши бродят почти по пояс в воде. Я взял фотоаппарат, чтобы заснять эту бенгальскую Венецию, и наехавший автобус окатил меня могучей волной, хорошо, что я инстинктивно закрыл рукой объектив.
Когда дождь затихает, становится еще хуже — начинает парить, сквозь пелену испарений жжет тяжелое солнце. Ощущение — как будто движешься в горячем, густом бульоне. А вокруг ободранные, съеденные влагой до самой дранки стены, жидкая грязь на тротуарах, где сидят отчаявшиеся люди.
14 сентября. Ездил в порт встречать груз бумаги, но судно не пришло. Калькуттский порт, самый крупный в Индии, — это целый мир со своими нравами, со своей отдельной, ни на что не похожей жизнью, закрытой для посторонних. Я увидел лишь скользкие пирсы да куда хватало взгляда — силуэты судов со всего мира. А на обратном пути — портовый район Гарден-Рич, воспетый в балладах Р. Киплинга:
Когда глазастый выплыл труп
У стенки в тишине,
Чтоб в Гарден-Риче затонуть,
А в Кеджери сгнить вполне, —
Что Хугли мели нашептал,
Мель рассказала мне…
«Гарден» — по-английски «сад». Никаких садов здесь нет и в помине. Я увидел угрюмые даже для Калькутты, страшные, исхлестанные водой кварталы, черные остовы старых, еще прошлого века, складов, чудовищные, на много сотен метров, ряды трущоб — нор, душегубок — язык не поворачивается назвать
Когда мы были уже достаточно далеко от портового района, я увидел на одной улице странную картину: люди подходили к какой-то точке тротуара и… исчезали. Так мы открыли невиданный доселе рынок — подземный. В земле прорыты узкие ходы, целая сеть, перекрытая толем, по ним с трудом может протиснуться один человек. На прилавочках в углублениях-пещерках, тускло освещенных керосиновыми фонарями, сидят, поджав под себя босые ноги, хозяева «лавок». Это рынок контрабанды — японских, гонконгских, сингапурских товаров: яркие тряпки, транзисторы, счетные машинки величиной с ладонь, изящные игрушки, красивые, бесполезные и очень дорогие.
На прилавках товаров нет, лежат для отвода глаз всякие мелочи — заколки для волос, куколки, брелки. Методика торговли проста. Говоришь, что тебе надо, например японский транзистор. «О’кей, сэр, подождите!» Куда-то в темноту высылается мальчишка — «бой». Через десять минут тащут коробку с отличным «Сони».
24 сентября. А фешенебельная Калькутта живет полуевропейской жизнью, как будто ничего не зная о своих пасынках. Продолжаются «монсунные концерты». В Лоретто-хаус выступает пианистка Дорис Рот-мунд из ФРГ: Бетховен, Шуман, Лист, Равель, Дебюсси. И слушают, да как еще слушают!
29 сентября. Еще два концерта. 6-й «монсупный» — Джордж Гудмен, негритянский баритон, питомец Бруклинской музыкальной академии. 7-й «монсун-ный» — два джазовых ансамбля, на этот раз местных, любимцы калькуттской молодежи. Один я уже слышал — под управлением Браса Гонзалеса, он выступает по вечерам в отеле «Хиндустан». Если на концертах «серьезной» музыки присутствует в основном «бомонд», то на этот раз зал был до отказа забит студентами; стояли снаружи у всех окон, в коридорах, висели на подоконниках. Все окна были, конечно, открыты, и лужайка была густо усеяна теми, кто не попал внутрь. Репертуар, аппаратура, манера игры у ребят — самые современные. После каждого номера — рев восторга, когда кажется, что вот-вот рухнут готические своды старого зала.
30 сентября — 5 октября. Началась эпидемия «калькуттского гриппа». Приехал на обед домой и свалился без сознания, температура под 40°, болят глаза, голова. Самое неприятное ощущение — болит кожа на теле и голове, как будто обожжена, больно шевелиться, даже прикосновение простыни — как укол.
11 октября. С трудом прихожу в себя, большая слабость. По вечерам часто ходим в парк у Виктория-мемориал. Там, как всегда, мало людей, нет нищих и попрошаек, чисто и прохладно. Почти как в московском парке, только вместо берез и сосен машут листьями пальмы.