Я люблю тебя, небо
Шрифт:
Ирина Ароновна, затаив дыхание, наблюдает эту встречу.
— Ну как? Правда похож? — почему-то шепотом спрашивает она.
— Кто похож? — я еще не понимаю содержания «сюрприза».
— Да Димка же!.. Похож на вас, как будто вы родные братья, — с сердцем восклицает Ирина Ароновна. — И глаза, и нос, и губы, и ямочки на щеках у вас одинаковые.
— В самом деле? И ямочки? — растерянно спрашиваю я под дружный смех присутствующих и непроизвольно ощупываю свое обветренное лицо.
— Ну конечно же. И улыбаетесь вы одинаково.
Еще раз внимательно смотрю на вконец смущенного Димку — действительно, есть большое сходство с изображениями на моих детских фото. Неужели я был
Ирина Ароновна приглашает всех на ужин. Довольный Димка, не отстает от меня ни на шаг, вежливо молчит, хотя его так и подмывает поговорить со мной. Уж эти мне взрослые, не дают слово вставить, говорят о всяких пустяках: «Ребятишкам у нас хорошо, свежий воздух, калорийное питание», — наверное, передразнивает он про себя воспитательницу. Как будто у них нет более интересной темы для разговора.
Когда я стал прощаться, Димка так укоризненно зыркнул на меня карими глазами — «Уезжаешь, да? А со мной так и не поговорил?» — что я согласился остаться. Попросив разрешения у начальника лагеря, мы с ним, незаметно от остальной ребятни, удираем на берег Томи.
У костра по-домашнему уютно. Димка доверчиво привалился к моему плечу и изредка подбрасывает «интересные вопросы»:
— Дядя Володя, почему вы стали летчиком?
Я не могу ему сразу ответить. Слова «меня привлекает романтика неба», готовые сорваться с языка, показались мне высокопарными и неубедительными: летчики «со стажем» избегают красивых фраз. И все-таки, почему?
Почему, пробыв за 15 лет в воздухе более трех тысяч часов, я после небольшого перерыва в полетах с радостным волнением и нетерпением спешу к самолету, как когда-то спешил на свидание с девушкой?
Может быть, потому, что нашим парням и девушкам по душе управлять сложной машиной. Что может быть приятнее момента, когда красавец самолет становится послушным и покорным, когда достаточно лишь небольшого движения руки, чтобы стальная птица, сотрясая окрестности мощным рокотом двигателя, помчала тебя к вечно манящему поднебесью.
Может быть, потому, что у нас, летчиков, есть возможность увидеть с высоты свой родной город весь, целиком, сразу. Увидеть, как он растет, набирается сил, хорошеет; как просыпаются и оживают его улицы. Там, в синеве неба, мы первыми встречаем восход солнца и последними провожаем его вечером, когда город окутывают сумерки.
Может быть, потому, что мы можем вздыбить весь земной шар над головой и «бросить к себе под ноги» целое небо вместе с солнцем... или заставить и землю, и небо, и солнце кружиться в бешеном хороводе, когда выполняем фигуры высшего пилотажа.
Значит все-таки «романтика неба»?
— Видишь ли, Дима, я люблю небо, люблю самую умную и красивую из всех машин — самолет... и мне все время хочется летать.
Димка не по-детски серьезно и важно кивает головой: «Понятно». Потом следует сразу целая серия вопросов:
— Вы ведь не сразу стали летчиком?
Отвечаю, что не сразу.
— Вы ведь сначала были маленьким?
Отвечаю, что сначала был маленьким.
— Расскажите?
— А... что рассказать-то, Дима?
— Ну, каким вы были в моем возрасте?
— Ах, в твоем возрасте... Все было просто, Дима.
Обыкновенный сибирский город. Обыкновенные мальчишки с неизменными мальчишескими занятиями и заботами. Летом — футбол и постоянные конфликты с родителями из-за разбитых ботинок, купание в Томи до «гусиной кожи» и постоянное волнение матери, с трудом скрываемое шутливой репликой: «Вовка, утонешь — домой не приходи!» Зимой — лыжи. Старенькие, неопределенного цвета, с расколотыми и сбитыми куском жести задниками. Любимое занятие — стремительно скатиться с крутого искитимского
Школа! Самое светлое, самое чистое связано с нею, многое впервые познанное, осмысленное, пережитое: первые знания, первая дружба, первая романтическая любовь. Наши учителя — великие труженики, вам привычна легковесность суждений, а порой и поступков ваших воспитанников, не постигших еще всей ответственности перед грядущим. Не унывайте, посаженное вами зерно еще даст благодатные всходы. Обязательно даст! Сколько их было у вас, учеников, сколько еще будет — и хороших, и трудных! И в каждом — кусочек вашего сердца. Какое большое оно у вас, сердце! И щедрое. В разных концах Родины живут и работают десятки ваших Димок, Мишек, Людмил и Маринок, пишут письма, отчеты, статьи, на минуту задумываются перед словом «искусство»: «Как же написать — с двумя или с одним «с»... Что бы сказала сейчас наша «русачка» Зоя Павловна, вот стыд-то». И невдомек им, что на этот раз не рассердилась бы их любимая учительница за незнание того, как написать это слово, ведь для нее главное, что ее взрослые «дети» знают искусство жизни, искусство быть Человеком. Оно рождается в кругу семьи, в школе, в детских играх и увлечениях, среди друзей, а главное — в труде.
— Дядя Володя, а друг у вас был? Ну такой, самый верный.
— Да, Дима. Это счастье, что есть друг, надежный и верный. Можно с ним поспорить, обидеться за минутную грубость, но если вас связывает глубокая дружба, основанная на общности взглядов и интересов, если вы с ним хорошо дополняете друг друга, делая жизнь интереснее и содержательнее — такая дружба делает доброе дело.
С Валькой Александровым, долговязым, редкозубым мальчишкой, я познакомился в третьем классе. Шел послевоенный 1947 год. Еще не хватало хлеба. Задолго до открытия магазина у входа выстраивались очереди. В них было много твоих сверстников, Дима. Нам хотелось во что бы то ни стало выполнить просьбу матери — принести хлеба, а силенок пробиться к прилавку не хватало. Как-то мне пришлось совсем худо, я окончательно выбился из сил, стиснутый крепкими мужскими спинами. Хотел выбраться назад, глотнуть свежего воздуха — не получается, заклинило. Что же делать? Вдруг слышу горячий шепот в самое ухо: «Ты меньше возись — это бесполезное дело, только напрасно тратишь силы. Согни руки в локтях перед грудью и старайся протиснуться среди самых здоровых парней — они тебя сами куда надо вынесут». Попробовал — помогло. Когда потные и запыхавшиеся от неимоверных усилий, но безмерно счастливые от прикосновения к ладоням теплого хлеба, мы выбрались из магазина, я чувствовал к этому парнишке горячую симпатию. Домой нам было по пути.
— Ты откуда такой взялся? — спрашиваю, невольно обратив внимание на полосатую тельняшку, видневшуюся в разрезе рубахи.
— Я, братишка, из Севастополя, — и, сделав многозначительную паузу, продолжает, ошеломив меня витиеватой фразой. — Участвовал на Черноморском театре военных действий против немецко-фашистских захватчиков... Били мы фрицев, знаешь как?! Есть такой пулемет «Шкас», скорострельность 1900 выстрелов в минуту... Слыхал? Так вот, братишка, патронов у нас было на-ва-а-лом — стреляли не жалели... я один этих гадов уложил больше сотни...