Я люблю тебя, небо
Шрифт:
Тогда еще не было стройной системы судейства, и судьи оценивали качество пилотажа спортсмена, руководствуясь, главным образом, личными впечатлениями.
Как правило, все они были опытными авиаторами, но представляли различные школы воздушной акробатики, которые до этого существовали изолированно, независимо друг от друга, поэтому и в оценках нередко наблюдались большие расхождения.
Первым чемпионом мира по высшему пилотажу стал инженер Пражского завода сельхозмашин Ладислав Безак. Советский летчик Борис Васенко занял пятое место и был награжден кубком «Лучшему из иностранных летчиков чемпионата». Анатолий Студенов завоевал кубок «За лучший результат, показанный на чемпионате иностранным летчиком на самолете
Организатором II чемпионата мира был венгерский национальный аэроклуб. Чемпионат состоялся летом 1962 года в Будапеште. Новичками на нем были летчики ГДР и Румынии. В команду Венгрии входили М. Фейер, Ш. Катона, И. Тот, З. Пал.
Сборная СССР была представлена Б. Васенко, В. Лойчиковым, В. Овсянкиным, Б. Орловым и В. Пискуновым.
Основная борьба с первых же стартов разгорелась между командами СССР, Венгрии и Чехословакии. В итоге полуфинала и двух упражнений финала советские спортсмены лидировали и оторвались от ближайших соперников — команды Венгрии — на 122,3 очка. В последнем, произвольном комплексе финала, нашим ребятам не повезло с жеребьевкой. Они летали в плохих метеоусловиях и выступили неудачно. Мощно финишировавшие венгры заняли первое место и стали первыми обладателями переходящего кубка им. П.Н. Нестерова, учрежденного в СССР в начале 1962 года. Абсолютным чемпионом мира стал тогда венгерский летчик И. Тот. Наша команда завоевала второе место, а В. Лойчиков стал серебряным призером.
Особенность второго чемпионата состояла в том, что перечень фигур, из которых летчики составляли свои произвольные комплексы, был определен специальным положением и правилами соревнования: каждая из них имела свой коэффициент трудности. Кроме того, спортсменам давалось право включать в комплекс новые фигуры, придуманные ими самими. В результате произвольные комплексы большинства летчиков были насыщены фигурами, трудными по выполнению и физической нагрузке.
Новинкой в авиационной технике, которую увидели зрители, были советские усовершенствованные самолеты ЯК-18П, надолго снискавшие себе славу лучших в мире пилотажных машин.
О последующих чемпионатах расскажу подробнее: они заняли в моей жизни очень много места.
Но сначала о людях, простых и разных людях авиации, с которыми столкнула меня судьба на трудном поприще инструктора-летчика.
Глава III
А что выше: дерзкая отвага молодости или тихая мудрость старости?
А.И. Куприн
Среди моих учеников особенно дорог мне этот. Лет десять назад, когда я работал в Томске, пришел к нам в летную группу невысокий черноглазый крепыш. Взгляд открытый, руки большие и сильные, держится просто и уверенно. Ребята стайкой так и крутятся возле него — чувствуется сильный характер. Читаю анкету. Студент четвертого курса политехнического института Валерий Шамов, увлекается лыжами, мотоциклом, шахматами, фотоделом... Далее следует перечень его разрядов по различным видам спорта.
Я, инструктор группы, остался доволен первым знакомством — сильный кандидат. И летал он здорово. Однако хлопот доставлял много — вечно что-то изобретал, придумывал новшества: то предлагал «детально разработанный план» побития всесоюзного рекорда на дальность полета, то выносил на обсуждение новый трюковый номер прыжка с парашютом. Выпуская Валерия самостоятельно в воздух, я каждый раз побаивался, что он придумает что-то такое, отчего самолет полетит хвостом вперед. Не раз я стоял перед суровым начальством, строго требующим от всех нас неукоснительного соблюдения установленных правил в полетах, и слушал отнюдь не хвалебные оды в адрес и учителя, и его «любимчика». В возрасте нас с Шамовым разделяли всего три года, поэтому мы быстро и как-то незаметно перешагнули через традиционную
Валеркиной энергии, фантазии и любознательности приходилось только удивляться. Везде он успевал — и в институте, и на аэродроме: он даже придумал «теорию антирежима», суть которой сводилась к следующему: если взять за исходные данные 8 часов сна из 24 в сутки, то за 90 лет жизни 30 лет человек будет находиться в преступном бездействии. Это парня не устраивало, и он решил обходиться четырьмя часами сна...
Он экономил время, как только мог, даже ел часто на ходу. Постоянно в его «антирежиме» дня была водная процедура: каждое утро, будь то летом или в тридцатиградусную зимнюю стужу, выбегал обнаженный по пояс во двор и просил облить его водой. Приятно было смотреть, как играли мускулы на широкой Валеркиной спине, когда он шумно плескался.
Иногда меня злила его торопливость. Припрыгает на аэродром на своем стареньком мотоцикле и — сразу: «Шеф, мне бы сегодня по маршруту сходить в сторону Колпашева: хочется посмотреть запасные площадки для планеров» (Валера любил планеризм).
Я был воспитан в лучших традициях авиаторов чкаловских лет, прочитал к этому времени от корки до корки капитальный труд Голубева «Вопросы методики летного обучения», увлекался авиационной психологией и считал себя прямым последователем Макаренко, только в области авиации. Поэтому, сделав возможно более строгий вид и переходя на «вы», принимался его воспитывать:
— Торопыга вы, Шамов. А в авиации поспешишь — людей насмешишь. Вы же знаете, что согласно оргметодическим указаниям я не имею права выпускать вас в полет, пока вы не пройдете предварительной и предполетной подготовки.
— Ясно, Воло.., то есть товарищ инструктор. Только знаешь, время идет, а столько еще хочется успеть сделать.
Летная площадка располагалась в живописном месте, в нескольких километрах от города, на берегу Томи. С одной стороны — зеленый, усыпанный цветами бархат летного поля теснил столетний сосновый бор, из которого выбегала холодная и болтливая речушка. С другой стороны виднелись озера вперемежку с кустарником и полями, а чуть дальше, за понтонным мостом, на высоком речном берегу темнели силуэты жилых кварталов города.
Служебных построек на аэродроме было немного. В одноэтажном бревенчатом доме, самом крупном сооружении в лагере, помещалась столовая. Над ней, на крепком высоком шесте — традиционная «колбаса». Несколько дощатых сарайчиков с выкрашенными зеленой краской дверями, на которых виднелись солидные надписи: «Санчасть», «Методкабинет». Ближе к песчаному озеру четкими рядами стояли два десятка палаток: там мир неунывающих курсантов. И у самой стены леса — шеренга учебных самолетов, металлические физиономии которых как будто выражали восхищение красотами окружающей природы. Впрочем, их чувства разделяли все труженики спортклуба. Уж кто-кто, а летчики и техники знали толк в тройной ухе, грибной солянке или тушеной уточке. И все это под рукой, бери — не хочу.
Одному лишь человеку не нравился этот пейзаж — нашему новому начальнику Петру Федоровичу Паниоте: «Эк меня угораздило приехать в такую дыру! Ни базы, ни средств, ни условий для нормальной работы. Летный состав — анархисты какие-то, не признающие элементарного порядка...»
— Дневальный! Ко мне!
На редкость неуклюже подходит дневальный, долговязый, нескладный курсант 17—18 лет.
У Паниоты бешено вращаются зрачки.
— Что за вид?! Вы — мокрая курица, а не курсант! Позовите мне инструктора-летчика Мартемьянова. После выполнения приказания два часа займетесь строевой подготовкой!