Я люблю
Шрифт:
Лежу, жмурюсь. Раздумываю. Ждет?.. Томится?.. Не может быть.
— Да ты слышишь, Санька, что я тебе, обормоту, говорю? Проснись! Лена ждет тебя в круглом скверике. Вставай! Мчись!
Поднимаюсь, одергиваю спецовку, растопыренными пальцами расчесываю волосы и выхожу на улицу.
Да, действительно, Лена сидит там, где мы и условились, на скамейке около фонтанчика. Я не вижу ее лица. Но даже спина ее, сутулая, напряженная, как бы несущая большую тяжесть, говорит мне, что
Ясно, что ждет, сомнений быть не может. Но зачем ждет? Что ей от меня требуется? Хочет и нашими и вашими вертеть? А может… может, уже жалеет, раскаивается?
Что же делать, идти к ней или не идти? Пойду! Интересно все-таки посмотреть, какая она стала после всего.
Приближаюсь к ней не спеша, со спины. Но она слышит мои шаги, быстро оборачивается. Лицо ее испуганно-тревожное, несчастное и некрасивое. Но через мгновение оно преображается в сияюще-радостное, красивое и молодое.
— Санечка!..
Вскакивает со скамейки, вытянув руки, летит мне навстречу бело-розовая, шуршащая, жаркая. А я иду все так же не шатко и не валко, хмурюсь и думаю: «Ну и притворщица!.. Давай, давай, посмотрим, что будет дальше».
Подбегает ко мне, хватает мои руки, трясет, заглядывает в глаза. Видит мое хмурое лицо, и все-таки счастлива.
— Почему так долго, Саня? Задержался на работе?
— Угу. А ты давно здесь?
— Давно. Очень! Уже хотела уходить.
— Да?.. И почему же ты не ушла? Пугаешь?
— Что ты, Санечка!
Лена только теперь замечает, что я не улыбаюсь, мрачен.
— Ты чем-то расстроен, Сань? Чем, скажи? Неприятности на паровозе?
— Так, чепуха… А ты пешком добиралась сюда или на автобусе?
— Пешком.
— Целый день стирала и все-таки… пешком?
— Ты же знаешь, я прирожденный пешеход. Постой, а почему это так тебя заинтересовало?
— Так… пожалел твои ноги.
— Да?.. Саня, давай условимся… Требуй! Ругай! Презирай! Но не жалей.
Я усмехаюсь.
— «Ругай!.. Презирай!..» А как же насчет любви?
Лена краснеет, опускает голову. Уши ее пунцовые. Мне стыдно за свою грубость и больно за Лену. Я беру ее за руку, веду к скамейке. Мы садимся, и я пытаюсь выдавить на своем лице приветливую и ласковую улыбку.
— Я пошутил, Лена, не обижайся.
— Саня, ты так переменился!.. Раньше ты шутил совсем иначе.
Я тихо, едва слышно спрашиваю:
— А ты не переменилась?
— Я? Ни капельки!
— Да? Очень хорошо. Прекрасно.
Больше мне нечего сказать. Много слов теснится в груди, но все такие, что их нельзя произносить вслух — окончательно испугаю, оттолкну Лену, на всю жизнь обижу. А обиды она как будто не заслужила. Кажется, я наломал дров,
Я закуриваю, выпускаю густую струю дыма мимо головы Лены и мирно, простодушно-вкрадчиво спрашиваю:
— Лена, можно тебе задать один вопрос?
— Хоть десять! — сейчас же отвечает Лена и бесстрашно, чистыми, безмятежно ясными, ни в чем неповинными глазами смотрит на меня.
«Дурак, дурак, что ты делаешь? — кричит во мне какой-то добрый голос. — Остановись! Обними свою любимую и будь счастлив!» Но я уже не могу остановиться, это не в моих силах:
— Лена, что бы ты подумала, если б… увидела меня с какой-нибудь дивчиной?.. Идем и, ничего не замечая, хохочем во все горло.
Лена опять отвечает быстро и решительно:
— Подумала бы, что вам очень весело, и пожалела бы, что я не с вами рядом.
— И все?
— Все. А что же еще?
— И тебе не стало бы грустно? Не обиделась? Не подумала, что я… что она…
Лена гладит мою руку, нежно и с жалостью смотрит на меня, шепчет:
— Глупый ты, Санька, глупенький!..
И от этого прикосновения, от этой ее нежной жалости, от ее шепота мне сразу становится легко-легко, покойно, светло, хорошо. Говорю:
— Нет, не просто глупый, а я настоящий дурак. Ленка, отшлепай меня по щекам скорее!
Лена решительно размахивается и в ее глазах рдеют озорные огоньки.
— За что отшлепать, говори?
— Так… заслужил. Шлепай, ну! Скорее.
Лена качает головой, опускает руку, улыбается.
— В чем дело, Саня? Когда, где и перед кем провинился?
— Ладно, потом расскажу. А сейчас… Лена, мы ни в кино, ни в цирк сегодня не пойдем. Давай отправимся на Магнит-гору, на «ту самую». А?
— Давай! — охотно соглашается Лена.
Взявшись за руки, мы шагаем к автобусной остановке.
Автобус, новенький, быстроходный, сияющий никелем и свежей голубой краской, доставил нас в Березки, к самому подножию горы, к северному ее склону. Отсюда уже не видно солнца, хотя оно еще не зашло. Чуть ли не целый час остался до вечерней зари.
Пробежав березовую рощицу, карабкаемся по травянистой скользкой крутизне, негусто покрытой то мшистыми, то голыми серыми, то рыжими железистыми камнями. Спешим взобраться на вершину, прежде чем солнце докатится до края неба.
Прохладная тень покрывает склоны горы, а нам жарко. Лена раскраснелась — ярче макового цвета. Горят щеки, губы, шея. Горят и сверкают чистой росой. Я останавливаюсь, привлекаю к себе Лену. Она жарко дышит мне в лицо, упирается в грудь руками, тихонько смеется.