Я, Минос, царь Крита
Шрифт:
— Первое, когда тебя сделали рабом в Лариссе? — спросил я.
Он с достоинством кивнул. Потом неожиданно вздрогнул.
— Что я тут наговорил? — испуганно спросил он.
— Что за свою жизнь ты уже дважды терпел поражения.
— Нет, нет, — возразил он. — Мне грозили два поражения, но я не сдался и сделался свободным.
— Как это?
— В Лариссе я стал рабом. Мне удалось подчинить себе обстоятельства, и теперь служба в храмах доставляет мне немало радости. Я служу и потому становлюсь свободным. — Он мельком взглянул на меня, словно стремясь опять заглянуть мне в душу, потом негромко заметил, что жизнь грозила сломить его ещё в детском возрасте.
Я
Он ответил почти с гордостью:
— Ребёнком я хромал на одну ногу и мог остаться на всю жизнь калекой.
— Так ты преодолел себя?
Старик кивнул:
— Я не сдавался, разрабатывал больную ногу. На это ушло немало лет. Разве по мне можно заподозрить такой дефект? — спросил он. — Мне страстно хотелось нормально ходить. Это моя победа. Будучи рабом, я свободен, я превозмогаю болезнь и к тому же иду в ногу со временем. Я даже выиграл, — радостно признался он, — потому что стал гончаром и сумел показать себя.
Рядом со мной очутилась Сарра и принялась всячески соблазнять меня.
От толпы людей, сгрудившихся возле величественных руин, отделилась Айза. Она иронически улыбалась и указывала на Сарру.
— Она никогда не станет критянкой! — c ненавистью промолвила она.
— Почему?
Сарра подначила:
— Близится время Египта!
Но раб возразил:
— Нет, время Крита!
Меня ошеломил наряд Айзы, она была одета как критская жрица: на ней был открытый корсаж, не скрывавший грудей.
Я перевёл взгляд на Сарру: та была полностью одета, но тонкое одеяние не скрывало очертаний её тела.
— Минос, — сказала Сарра, горделиво оглядевшись. — Здесь почти всё напоминает Египет: вазы и статуэтки, картины и колонны. Мне кажется, будто я вновь очутилась поблизости от своей родины.
— Я тоже родилась в Египте, — вмешалась Айза. — А вы стали оккупантами...
— Нет, беженцами, — возразила Сарра. — В любой стране изгой, бежавший от несчастья, — гость.
Меня окружили слуги и рабы. И тут я увидел Пасифаю и своих дочерей Ариадну и Фёдру. У меня возникли недобрые мысли, потому что до сих пор Пасифая рожала мне лишь дочерей и ни одного сына.
— Где мы будем жить? — высокомерно спросила она ещё издали.
Возле неё был Таурос, уже несколько недель повсюду следовавший за Пасифаей.
Я сделал вид, будто не слышал её вопроса, отвернулся, подозвал начальника личной гвардии и приказал ему выставить посты возле помещений, в которых мы намерены жить.
Одному из чиновников я крикнул, чтобы он занялся размещением моей семьи, наложниц и рабынь, поскольку у меня другие заботы.
Хотя я недолюбливал своих братьев Сарпедона и Радаманта и не находил с ними общего языка, я надеялся, что и они при взятии Маллии и Феста так же быстро одержали победу.
Спустя несколько дней стало ясно, что смена власти произошла почти без насилия и практически не встретила сопротивления. Пришли сообщения и от моих братьев о столь же успешном достижении цели. Удалось ли им переломить и самих себя? Я чувствовал, что в тот день, когда ступил на землю Крита, я стал другим человеком. Я сделал серьёзный и честный выбор, и я сознавал, что пришло время проявить себя.
Теперь Крит принадлежал нам, микенцам. Во всём районе Эгейского моря отныне ничто не мешало расцвету нашего могущества и нашей культуры.
Сколько я ни ломал себе голову, но никак не находил ответа на вопрос, почему жители острова покорились почти без борьбы. Другой вопрос, оставшийся без ответа, состоял в том, отчего Крит продолжает
Мы стали заимствовать их культуру. Наш Зевс и прочие наши боги не утратили, правда, своей роли, однако мы переняли критскую Богиню-Мать, Великую Мать, в качестве покровительницы нашего царского рода и приносили ей жертвы в посвящённых ей местах. Иной раз мы даже называли её Афиной. Афина? Это имя не было греческим. Пользовались ли им и критяне? Не от критской ли Богини-Матери заимствовала Афина змею, птицу, копьё и щит [13] ? Может быть, Афина берёт начало от Великой Матери критян?
13
...заимствовала Афина птицу, змею, копьё и щит. — Культовыми животными Афины были сова (отсюда прозвище «совоокая») и змея, а священным деревом — маслина. Афину, как правило, изображали в виде суровой величественной девы в шлеме, с копьём, щитом и эгидой.
Меня удивляло, что женщины, прибывшие вместе со мной на Крит, сразу же стали чувствовать себя на острове как дома.
«Несмотря на нужду, здесь умеют так радоваться жизни, — говорил мне внутренний голос, — что это умение оказывает на женщин почти магическое действие. Здесь мир солнца и покоя. А разве наша страна не культивирует прославление войны?»
Каким-то непостижимым образом критская земля придавала мне новые силы. С каждым днём я всё яснее ощущал это.
Прошло всего несколько месяцев, а запряжённые волами повозки стали доставлять грузы к возрождающимся портам. Транспортным средством, обеспечивающим связь с деревнями, где торговцы и ремесленники предлагали нам свои услуги, служили ослы и рабы. Рабы несли корзины и тюки или на спине, или на длинных шестах, опиравшихся на плечи пары носильщиков.
Почти ежедневно к нам прибывали критяне в поисках работы. За свой труд они получали от нас пропитание. Ремесленники селились в сохранившихся помещениях дворца и принимались за изготовление амфор и блюд, тарелок и кувшинов, тканей и кожаных изделий, словно работали на меня уже не одно поколение. Вскоре в моём распоряжении были уже архитекторы и каменщики, забойщики скота, кожевники, сапожники, каретники, повара и булочники. В Ираклионе и Амнисе осели судостроители, гребцы, здесь же делали паруса.
За короткое время дворец вновь превратился в мирской и религиозный центр, подчинил себе деревни и рыбачьи посёлки, рынки и порты. Он обеспечивал кров мне, моей семье, моему двору, дал приют самым разнообразным мастерским, административным помещениям и вместительным кладовым.
Критяне восхищались лошадьми, которых мы захватили с собой. Чуть ли не с благоговением рассматривали они боевые повозки. Я был счастлив и горд, твёрдо уверенный в том, что столь успешное развитие подвластной мне территории острова — исключительно моя заслуга. Меньше радовало меня то обстоятельство, что Пасифая всё чаще поступала по-своему, и не прекращалась вражда между Айзой и Сарррой. Огорчала меня Гелике, ибо намеревалась разделить со мной ложе, как нарочно, именно в те ночи, когда у меня находились Айза или Сарра. Мне говорили, что Гелике стала ещё прекраснее. Она была самой страстной из всех; я чувствовал, что, если отвергну её, она выберет время и страшно отомстит за это.