«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
Нет, до каких-то седьмых колен меня не проверяли. Моя мама из семьи репрессированных. Ее отец был расстрелян как «враг народа». Мамина мама — баба Вера отсидела в лагерях, потом мучительно искала детей, которых разметало по разным приютам. Она показывала мне бумажку о реабилитации деда. Все, что осталось от человека. Ужасное чувство… Но это я к тому, что в Четвертое управление и таких, как я, в то время уже брали.
В Москве вышла замуж за своего коллегу — врача-рентгенолога. Обоих распределили в санаторий «Барвиха». Вы проезжали мимо, когда к нам на дачу ехали. Родилась дочка. Лет через девять-десять меня назначили заведующей спецотделением санатория, где лечились
— Известно, чем стала для лечащего врача рутинная встреча в клиническом санатории…
— Вы знаете, какого-то потрясения вначале не было ни у меня, ни, очевидно, у него. Очередной доктор, очередной пациент… Единственное, что выбивалось из ряда, — его своеобразная «история болезни» со скудными однотипными записями: «Приглашен на диспансеризацию. Не явился». «Просьба прийти на профосмотр. Не явился». Видимо, доктора корили за то, что пациент категорически не посещал поликлинику. Последняя строчка была почти экспрессивной: «Во время пребывания в санатории „Барвиха" просьба убедить пациента пройти диспансеризацию, ввиду того что он годами не является на профилактический осмотр».
— Безразличие к своему здоровью было связано у Евгения Максимовича с недавними утратами?
— И это. И то, что какой занятой человек, здоровый нормальный мужчина будет бегать, себя проверять? На мой взгляд, нормальные люди так себя и ведут. Идут к врачу, когда заболело. Не знаю, что подвигло Примакова приехать в «Барвиху». Вероятно, кто-то ему сказал: есть возможность пожить в санатории и обследоваться, не прекращая работы. Но я так предполагаю, потому что обследовать он себя не собирался.
Утром Евгений Максимович плавал в бассейне. Думаю, это главное, что его держало в «Барвихе». Он обожает плавать как несостоявшийся моряк. Затем сразу уезжал на работу. У нас это разрешалось, надо было только поставить в известность дежурный персонал. Возвращался поздно, бог знает когда. Ужинал и ложился спать. Собственно, вел себя, как в гостинице во время командировки. А поскольку был вдов, то, наверное, попутно решал какие-то свои бытовые проблемы. Грубо говоря, стакан чая, горячая еда…
Невзирая на его напряженный график, я твердо решила убедить Примакова пройти диспансеризацию. Он долго отнекивался и нехотя сдался под натиском главного аргумента: банальные обследования займут не более получаса в день.
— Медсестра за ручку водила?
— Медсестре он не дался. За ручку водила я. Совместные походы сопровождались шутливыми беседами, так незаметно всю диспансеризацию и провели. Пробыл Евгений Максимович в «Барвихе» от силы неделю. Ну, как — пробыл? Переночевал. Уезжая, Примаков попросил мой рабочий телефон: «Если будут какие-то вопросы, можно к вам обратиться?» — «Пожалуйста». Через несколько дней — звонок: «Ирина Борисовна, мне в нынешнем моем положении, — его в течение этих нескольких дней избрали кандидатом в члены Политбюро, — полагается личный врач. Не хотите им стать?» Я молниеносно ответила: «Да». — «Благодарю. Всего хорошего», — и положил трубку. А я осталась сидеть чуть ли не в оторопи: «Господи, ну почему я, ничего не взвесив, сразу дала согласие?»
Может, все дело в том, что было уже больше семи
— Вы думаете, Евгений Максимович предложил вам стать его лечащим врачом, потому что в душе у него уже что-то шевельнулось?
— Вот об этом я его потом спрашивала. Да, говорит, почувствовал симпатию. Возможно, доверие. Но он не как я, сломя голову, принял решение. Советовался со своими друзьями-врачами. Тогда был жив очень близкий друг Примакова академик Владимир Иванович Бураковский. С ним разговаривал, еще с одним академиком — Арменом Бунатяном, он анестезиолог-реаниматолог. С Давидом Иосифовичем Иоселиани, ныне главным кардиологом Москвы, директором Центра интервенционной кардиоангиологии. Теперь это и мой близкий друг.
Две кандидатуры отвергли: санитарного врача (из врачебного резерва для таких случаев) и реаниматолога. Бураковский пошутил: «Тебя реанимировать рано. Нужен хороший терапевт». И тут Примакова осенило: хороший терапевт был в «Барвихе». Позвонил. И я стала как бы его тенью. Наподобие охраны. Только у охраны посменная работа, а врач должен двадцать четыре часа в сутки, в любое время дня и ночи быть наготове. (Пауза.)
— Ну и?
— Да, собственно, и все. (Смеется.)
— А потом?
— Вас интересует, как начался роман? Как-то исподволь начался… К тому времени в моей личной жизни уже была трещина. Брак тихо умирал. Поженились мы по любви. Но оказались очень разными — по характеру, по темпераменту. Он — хороший человек и, надеюсь, более счастлив в своем втором браке, чем со мной. Скандалы мы не устраивали, щадили ребенка. Жили как два чужих человека — каждый своей жизнью. Он на дежурстве, я — дома; я на дежурстве, он — дома.
А буквально через месяц после того, как меня перевели к Примакову личным врачом, состоялась поездка делегации Верховного Совета СССР по нескольким штатам Америки. В группе были Собчак, академик Яблоков, известная скрипачка Лиана Исакадзе и другие совершенно нестандартные люди.
Евгений Максимович в моей медицинской помощи не нуждался, так что я не ощущала себя врачом в командировке. Фактически оказалась завороженным зрителем и впервые взглянула на Примакова глазами женщины. Он блестяще выступал, особенно когда был в настроении. Зажигался, говорил азартно, остроумно. Меня приводило в восхищение то, что восторгало и американцев: они, наверное, впервые открыли, что советский партийный деятель может быть свободен, рас крепощен, великолепно образован, убедителен.
— Помните, в «Мастере и Маргарите» героиня начинает кокетничать с Азазелло после того, как он, отвернувшись, метко простреливает семерку пик? «У нее была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассно», — пишет Булгаков. У вас — тоже? — Немножко по-другому. Меня в первую очередь покоряет ум. Какой бы мужчина ни был замечательный, если он не умен — это все. В Америке же в нашей делегации Примаков, безусловно, был самой яркой личностью.