Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса
Шрифт:
Что она делает сейчас в своей комнате? Подняться? Поговорить? Нет. Он остановил себя. Девочка разволнуется. Зачем — зазря? А если не зря, то все равно ей придется пройти через это. Так пусть уж лучше попозже…
По совету Рэда и из любопытства, перенеся запись в студии на другое время, Джон почти робко подошел к дверям своей музыкальной комнаты. Сквозь маленькую щелку донесся голос Чарли:
— Я дам тебе послушать вот это.
— Ой, какие красивенькие и как смешно называются, — заверещала Лиз. Потом молчание, и снова ее ставший
— А папа их любит?
— Да, очень.
— Ну, тогда и я.
Папа же стоял в полном недоумении — кого же будет слушать дочка и откуда она знает название. Чарли ничего ведь не назвал. Он что же, читать ее выучил? Ей нет пяти. Ох, Чарли. Может, Прис и Рэд правы — пусть подольше продлится детство. И тут же подумал: «А сам? Мама учила меня в том же возрасте».
Печальные голоса «Чернильных пятен» выводили мамин любимый госпел. Чарли-волшебник! Он всегда знает, когда госпел должен звучать. С тем и распахнул дверь…
Двое в комнате не сразу заметили вошедшего за огромной установкой. Не ждали. А он одним взглядом охватил выражение личика дочурки — такое торжественное, и ее самое любимое платье, которое та надевала, как говорила жена, только в предвкушении праздника. Лицо Чарли было грустным. Друг на друга они не смотрели. Каждый был поглощен музыкой.
Ничего-то он не знает толком о тех, кто любит его, дурака, по-настоящему.
Кашель прорвался непроизвольно. Слушавшие испуганно вскинулись, и Джон заметил, как Чарли резко принял оборонительную позу, закрыв собой Лиз. Тут оба увидели — свой. Босс и отец.
— Папочка! — крикнула Лиз. — Ты послушай, как они поют! Ты ведь не будешь ругать нас? — И рванулась к отцу.
Он подхватил ее на руки, крепко, но осторожно прижав к себе.
— Босс… — начал было Чарли.
— Не надо, дружище. Спасибо тебе. Я ведь не додумался. Занят только собой да своей музыкой. Всех забросил. Сам знаешь, скоро концерты.
— Господи, босс! Я давно хотел, но не решался тебе сказать. Она очень тянется к музыке. У нее отличный слух. Может, певица выйдет?
— Никогда! Ни за что! О, Чарли, только не это! Ты-то знаешь об этом труде больше любого другого. Ничего, кроме музыки. О, Господи, нет!
— Ладно, нет. А доведись тебе начинать сначала? Что?.. Джон опустил голову, и Лиз коснулась маленькими пальчиками волос отца, упавших на лоб.
— Да, другого мне не дано, — выдавил медленно и потом заторопился: — Так хотелось бы учиться. И годы не Бог весть какие. Но как подумаю, что мое общество будет мешать и студентам, и преподавателям… Ох, нет.
— Прости, босс, но их учеба только для себя. Ты же даешь им другую жизнь. Жизнь чувств, которая, в сущности, только одна и делает людей счастливыми или несчастными.
— Уж ты скажешь… — смущенно пробормотал Джон, делая вид, что поправляет платьице притихшей дочери.
— Нет, правда-правда, — загорячился Чарли.
— Пусть так. Оставим это. Поздно мне меняться. Так что мой маленький крольчонок? —
— Спроси лучше у Лиз.
— Так как, Лиз?
— Папочка, я… Можно, мы с Чарли и Ламом будем слушать твои пластинки? Мы осторожно. Это так интересно. И весело. И грустно. И всем хочется помочь.
— Конечно, мой крольчонок. Только, если хочешь, давай заведем тебе твою дискотеку.
— Папочка! Да! — взвизгнула Лиз, но почти тотчас какая-то тень коснулась ее личика.
— Что, Лиз? Что? — забеспокоился отец.
— А как я узнаю, что мне нравится? Я ведь не покупаю пластинки.
Ошеломленные, Джон и Чарли переглянулись — в вопросе была ясная недетская логика.
— Ну, ты будешь вначале слушать пластинки здесь, а…
— Папочка, ты только не сердись. Здесь — как праздник. И мама скажет — еще музыка…
— Ну, раз мама, мы должны слушаться, — твердо ответил отец, но исподлобья глянул на Чарли.
— Ты бы послушал свое чадо. Лиз, почему бы тебе не спеть?
— Хорошо. Только что, Чарли? Чтобы папе понравилось. Господи, никто так искренне и бескорыстно не старался ему понравиться. Чарли что-то прошептал Лиз на ухо и потянулся к гитаре. Струны жалобно дрогнули, издав звуки, похожие на шум дождя. Лиз от старания облизала губы, сна чала закрыла, а потом широко открыла серо-голубые, как у отца, глаза и запела «Дождь в Кентукки», самую сложную из его последних вещей. Затаив дыхание, он с ужасом ждал, что вот-вот она сорвется. Но она не сорвалась, не сфальшивила. Какая-то сила берегла ее, подсказывая, как обойти трудные места. Музыкальность?
Закончив петь, Лиз робко посмотрела на отца. А тот только и мог, что поцеловать ее да попытаться не показать выступившие слезы…
Лиз пела и теперь. Но очень редко. И отец втихомолку радовался. Но она совершенно не была подвержена влиянию моды. Не слушала супер-группы. Только то, что любил он. Как-то месяца два назад в честь ее приезда отец спросил, не хочет ли она пойти с ним на концерт очень сильной и очень модной европейской группы. Лиз, удивленно взглянув на отца, ответила — нет! Объяснений не последовало, а было интересно — почему?
— Тебе не нравится эта группа?
— И эта тоже.
— Но почему, Лиз? Нельзя же слушать одних кантристов да меня. Мы, в сущности, мамонты.
Он всегда говорил с ней о музыке без скидки на возраст.
— Другого мне не надо, — упрямо заявила дочь. Разговор иссяк. Отец не знал — радоваться или огорчаться. Во всяком случае, упрямство дочери заслуживало раз мышлений.
Он думал упорно. Терялся в догадках. Но не спрашивал, боясь добавить боли к дочкиному горю. Собственно, горе было общим — он и Прис расстались четыре года назад. Только, как мужчине, ему удалось заглушить боль. Лиз же была беззащитна. Любя отца, она и представить себе не могла, что навсегда останется без матери. Рвалась между ними, пыталась сделать невозможное — восстановить семью.