Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса
Шрифт:
Джон опомнился, когда оркестр заиграл вступление. Дирижер повернулся, отыскивая его. Пора?! Мгновенная мысль — показалось, что костюм не тот — ошпарила сознание, но тут же и прошла. Он ведь был одет еще два часа назад.
Занавес с золотыми куклами-ангелами медленно поднялся. И, когда сцена с двумя вокальными и инструментальной группами открылась взору публики, в зале наступила тишина.
Предыдущая игра оркестра и кривляние комика были частью шоу. И вот пришел его черед. Не в силах задержать внимание на чем бы то ни было, он все-таки увидел — все отложили вилки и ножи, перестали жевать. Лиц Джон не разбирал, но чувствовал, что публика не наэлектризована ожиданием. Он пока просто блюдо. Десерт, быть может. Не
Микрофон очутился в его тонкой руке. Совершенно непроизвольно тело приняло ту, давнюю позу: ноги поставлены косолапо, колени развернуты внутрь. В ту секунду, когда оркестр заиграл его старый любимый хит, Джон услышал гул. Он даже не понял, что это разом взревели две тысячи глоток. Глянув исподлобья в зал, обомлел. Респектабельные дамы, не говоря уж о девчонках, стояли прямо на стульях с роскошной обивкой с открытыми в дружном «а-аа-ааа» ртами.
Мужчины тоже вскочили с мест и размахивали кто носовым платком, кто салфеткой, выдернутой из-за воротника. Истерия забытых — только не им — лет! Перестраиваясь на ходу, он за пел старый хит по-новому, в шутливой манере. И пошло… Завертелось колесо! Он пел вещи прежних лет так, словно написаны они были к сегодняшнему дню. Пластика движений, сопровождавших музыку, была столь совершенна, что женщины то и дело издавали вопли восторга. Темный костюм в стиле «карате» выгодно подчерки вал его жесты, напоминающие приемы этой борьбы.
Впервые в жизни он ощутил, что хорош. Не киношной набриолиненной красотой. Нет. Красотой зрелого мужчины. И красота эта была праздничной. Потому-то и концерт стал праздником.
Он разговаривал с публикой. Шутил с оркестрантами. И даже сумел выманить на сцену Полковника, который заодно сорвал долю аплодисментов.
Двухчасовой фейерверк, а не концерт.
Вождь со своими присными сидел неподалеку от сцены. Король знал об этом и во время отдыха, отпивая мелкими глотками воду, поданную верным Чарли, сумел отыскать Вождя. Быстро вернул стакан и снова пошел к стойке микрофона. Сделал предостерегающий жест в сторону оркестра — подождите, будет другое! И запел ту свою песню, которую десять лет назад исполнил в их совместном шоу Вождь. Фэны решили, что это только для них. Но Вождь все понял и поприветствовал Короля взмахом руки. Король давал понять, что тогдашнее унижение не прощено и не забыто. Сейчас вся публика, включая Вождя, принадлежала ему. Каждый сидящий в зале чувствовал обаяние и силу Короля. Да и сам он чувствовал себя на вершине. Легкие пируэты сопровождали лирические песни, а когда звучали госпелы, каждое движение становилось почти ритуальным.
Джон помнил, в каком был упоении от общения с залом. Пожалуй, такого вечера не было в его жизни. Он длил и длил удовольствие для себя, а получалось — и для них…
Усталости не было, но голос стал садиться. Действовали напряжение и сухой воздух пустыни, посреди которой стоял Город Развлечений. Чарли снова подал стакан с водой. Маленький, вполне естественный перерыв. Держа в одной руке стакан, а в другой — микрофон, Король пошел вдоль сцены, близоруко вглядываясь в первые ряды.
Вся эта солидная публика выглядела странно и жалко. Мужчины сидели расхристанные, с ослабленными узлами галстуков, привалясь к спинкам стульев. Глаза женщин до краев были полны безумием. Косметика оплыла, словно свечной нагар.
«Неужели это моя музыка превратила их в этаких пугал? — ужаснулся Джон. — Неужели? И за этим я рвался на сцену? Я — зло, как писали когда-то? Да и слышат ли они мое пение или это только ностальгия?».
Растерянные
Он заканчивал переодеваться, когда услышал в холле голос Полковника: «Где он?» и ответ Рэда: «Сейчас выйдет».
Впервые за весь нынешний сказочно-неправдоподобный вечер Джон вздрогнул от стыда. Кому, как не менеджеру, обязан он своим возрождением и самым знаменитым залом, и контрактом? Полковник давно мог бросить питомца, не тащить на верх. Но ведь не бросил. Может, и впрямь любил?
И в таком размягченном состоянии Джон второпях вышагнул навстречу Полковнику.
Менеджер был не похож на себя. Никакой победительности. Просто старый потрясенный человек.
Молча наставник и питомец шагнули друг к другу и обнялись. Рыхлое тело Полковника затряслось от рыданий, и он только повторял: «О, мой мальчик! Мой дорогой мальчик!».
Джон пытался успокоить старика, но сам чувствовал жжение в глазах, и слова не шли. Наконец, слезы прорвались и у него и закапали на пиджак Полковника. Тот поднял на питомца изумленный взгляд, перестал причитать и начал искать платок.
Рэд отошел в угол во время этой сцены и стоял к ним спиной, делая вид, что ничего не слышит.
Наконец, совсем оправившись от волнения, Полковник отступил назад и патетически воскликнул:
— Да здравствует Король! Ты действительно Король! Как ты с ними… Э-эх… И чары исчезли. Вспомнилась реакция зала.
— Да ведь так было всегда. Мама предупреждала меня, — вспомнил Джон. Мой имидж. Отсюда — Король. Полковник-то имел в виду отнюдь не Короля музыки. Главное для него — Король имиджа. Эх, осел! Начать бы сначала!
Но что, собственно, изменилось бы? Ведь ясно же: не будь таланта, не было бы ни Полковника, ни дисков, ни кино, ни Короля. Только честная бедность. Сколько же пакости всегда возле людей одаренных. Но его случай особый — он этой пакости не сопротивлялся. Почти… Всегда был послушным. Всегда боялся кого-нибудь обидеть. Такой вот, безвольный, он стал сказочной находкой для Полковника. И тот без труда добивался от подопечного желаемого. Использовал любые ходы. Испод воль поощрял дурные привычки. И постоянный рефрен — «тебе все можно, ты — Король, ты вне подозрений».
Джон присел на диванчик около огромной проигрывающей установки. Затылок давило. В глазах пестрели какие-то кровавые полосы, и правый кололо. Но мыс ли были вполне ясными. Хорошо бы они были ясными хотя бы последние десять лет. Дурак! Осел! Почему это сегодня так хочется ясности? Плохое самочувствие? Страх?
Так что же — сначала? Начало-то он помнит. Все помнит, что хотел бы. Вот киношный период, например, там и вспоминать нечего. Только ощущение чего-то томительно-тягучего. И друзей никого не приобрел. Собственно, и задумываться было не досуг. В самом начале жизнь сложилась так, что надо было работать, а не думать. Потом — только петь, а не думать. Армия и смерть мамы впервые всерьез поставили перед ним вопросы: что произошло и что будет дальше? Однако ответ, по крайней мере на последний вопрос дал Полковник — кино.
В музыке вел он. В жизни вели его. Кто только не… Все. Джон никогда не чувствовал себя по-настоящему правым. Никогда до конца не верил в себя. Статус Короля тоже никогда не воспринимал всерьез. Только музыку.
Настоящая жизнь была лишь во время концертов. Вот оно — была! Была и прошла. Почему прошла? Да потому, что нет иллюзий. Ни единой. А он всегда был чуть-чуть романтиком. Так его воспитала мама. Теперь осталась только Лиз в своей комнате наверху. Девочка, у которой жизнь изломана с рождения. Она родилась в сказочном богатстве. Не то что он. Но отцовское чутье говорило — не будет у дочурки счастья.