Я – Настя!
Шрифт:
На нервной почве я перестала спать. Я приезжала к себе домой, в съемную квартиру, садилась в плетеное кресло за круглый стол и просто сидела, глядя в окно на пруд. Тихо и без движения. Я думала и не находила выхода. Это был какой-то тупик, и мне казалось, что я останусь здесь навсегда. Какой-то беспробудный хоровод лиц, событий и слов. Мучительный и бесконечный. Постоянная пытка, даже во сне – там разворачивались события, в точности повторяющие мою явь. Деваться было решительно некуда, и отключиться не было никакой возможности.
Как я пережила этот период? Я понимала, что мне нужно отказаться от себя и сконцентрироваться на своих близких. Детям нужны были педагоги, так как они не могли посещать школу. Им нужно было внимание. Они не выходили из дома месяцами. Мне нужно было зарабатывать деньги, потому что семье нужны
Однажды я возвращалась со съемок, а Диму в этот вечер опять накрутили наши бдительные стражи нравственности – работники желтой прессы, которым позарез был нужен скандал. И у нас получилась такая вот кавалькада: впереди моя машина, за нами с шофером – Димино авто, а замыкала эту погоню за жареным машина с репортером и фотографом. И вот, когда мы подъехали к дому, я выбежала из своей машины, чтобы сказать охране не впускать остальных на территорию дома. Но охранники сделали вид, что заснули и не впустили даже меня. Тогда из своего автомобиля выскочил Дима, набросился на меня, схватил за ворот куртки, приподнял над землей и стал трясти, да так сильно, что я стала звать на помощь. Я испугалась, что взвинченный до предела, он случайно меня убьет – косая сажень в плечах, здоровенный мужик, ему много усилий прилагать не надо, чтобы справиться со мной. И вот, я кричу: «помогите!», а из третьей машины выбегают репортеры, двое мужчин. Я подумала – ну все, спасена. Но не тут то было: вместо руки помощи, мне протягивают микрофон и спрашивают: «Настя, что вы сейчас чувствуете?». А второй пристраивается фотографировать эту чудовищную сцену. Дима меня и не думает отпускать, колошматит. Я снова кричу: «Вы что – с ума сошли? Меня сейчас убьют! Спасите же!», а репортеры мне на полном серьезе отвечают: «Что вы! Мы не вмешиваемся – мы же настоящие профессионалы!», и снимают, снимают. А на следующий день один из них позвонил мне на мобильный и как ни в чем ни бывало объяснил: «Это я, вчерашний свидетель вашей драки с мужем. Вы поймите, Настя – ваши с мужем отношения это ваши отношения. Мы не вмешиваемся – у нас такой кодекс чести. Та к что давайте без обид. А теперь, Настя, ответьте на мои вопросы…». Газета «Жизнь» вышла с этими фотографиями и заголовком «Заворотнюк избила своего мужа!».
Это был шок. Даже не нападение Димы – он был в состоянии аффекта, это хоть объяснимо. Шок был от того, что я поняла, как ко мне относятся эти люди, которые фактически живут за счет того, что освещают события моей жизни. Я тогда отчетливо осознала, что я для них – предмет, но не в коем случае не личность, не человек. Я – их еда, хлеб насущный. И все. Они не задумываются над тем, что я чувствую, когда они меня ощипывают, как курицу, обезглавливают и едят. Та к же, как мы не задаемся вопросом «Нравится ли лососю, что из него делают сашими?». И самое ужасное во всей этой ситуации состоит в том, что кушать нам всем хочется каждый день. И этому процессу нет конца и края – журналистам из бульварных газет (так же как и всем остальным жителям нашей планеты) подавай свежее «мясо» ежедневно. И им всегда будет мало. Та к же, как и всем остальным. В той же «Жизни», в других газетах и журналах, работают и порядочные люди. Но такое ощущение, что их гораздо меньше.
Жизнь газетная, она абсолютно отдельна, мне стыдно и страшно про нее думать, и если бы можно было без нее обойтись, это было бы просто замечательно. Журналисты любят говорить «Если мы не будем писать, ты умрешь!». Да, я согласна! Не надо писать!
Думаю, наша пресса движется в пропасть. Я как-то лежала дома, болела, делать было нечего и из чистого любопытства я читала про всех подряд. Врагу не пожелаешь… У нашей прессы главная задача – довести человека до края отчаяния. Чтобы он сошел с ума у вас на глазах, убил кого-то и потом убил самого себя. И хорошо бы все это заснять на камеру. И продать это материал за большие деньги. Маниакальная страсть.
Ищут самые больные места, питаются чужим отчаянием, болезнями, смертями. Им только
И вот эта вот безысходность – понимание того, что охота за тобой прекратится только с твоим собственным исчезновением либо вместе с полным забвением – что для актрисы равносильно уходу в мир иной, если не хуже.
Та к мы и сосуществуем – мне звонят и вежливо спрашивают, не могла бы я рассказать о том-то и о том-то. Когда я пытаюсь вежливо отказать, мне вежливо напоминают, что уже давно ничего плохого про меня не писали. «И наши хорошие отношения продлятся до тех пор, пока вы будете давать нам интервью» – обещают мне. Ну, как тут отказать? Такие милые, приветливые, вежливые люди меня окружают… Медленно сжимая кольцо. Да что там, когда отдыхаю – скрываю пункт назначения до победного конца, до самого вылета. И то, как-то раз, прямо в аэропорту рядом со мной вился какой-то мужчина. Он летел со мной одним рейсом и совершенно бесстыдно направлял на меня свой кейс (со скрытой камерой естественно). Когда я прилетела в пункт назначения и поняла, что он еще и в моем отеле живет, тут же переехала в другой, зарегистрировавшись под чужим именем. Теперь только так.
Сегодня для меня совершенно точно существуют две Насти – одна в жизни, а другая – в прессе. У них есть что-то общее, но это два разных человека. Когда я даю интервью, я все-таки играю роль. Журналисты жалуются: «Вы умудряетесь столько всего говорить и в то же время не говорить ничего!». Правильно. Я уже боюсь сказать что-то лишнее, я знаю, что любое мое неосторожное слово может быть превратно истолковано. Я не хочу давать повода для грязи, сплетен, слухов, громких шокирующих заголовков. Мне этого хватило. Поэтому, каждый раз, когда я даю интервью, я внутренне напрягаюсь – каждое слово, каждое подлежащее и сказуемое проходят мой внутренний допинг-контроль. Я готовлюсь к интервью заранее, чтобы не дать никому лишней пищи для фривольных размышлений. Но никакие меры предосторожности не помогают – про меня все равно пишут всякую чепуху.
Одно время все говорили, что я сама распространяю о себе слухи, подогреваю к себе интерес, сама проплачиваю статьи в желтой прессе, что нам все это очень выгодно – такой черный пиар. Вот это полный бред, скажу я вам. Это такое чудовищное, невероятное вранье. Лживая ложь, простите за каламбур. Мы прятались, как могли. Мы не знали, куда деваться. За нами велась самая настоящая охота. За нами двоими и за каждым из нас по отдельности. Однажды, когда мы записывали шоу, Иосиф Пригожин дал мне свою охрану только для того, чтобы довести меня до моей машины – такой ажиотаж устроили журналисты.
Родным и близким тоже досталось – на нервной почве одновременно заболели мой папа и наша няня, которая с нами уже больше двенадцати лет. У них обнаружили рак, и это было таким страшным ударом! Слава богу, они вылечились, но чего нам всем это стоило, каких моральных сил…
В какой-то момент количество публикаций обо мне, Стрюкове и Жигунове побило все разумные пределы. Крупицы правдивой информации и горы всевозможной ерунды. Резали по сердцу, по нервам. Позже я узнала, что в газете «Твой День» ежедневно на планерке стоял вопрос «что будем делать с Заворотнюк сегодня?». Мне шили в любовники всех, с кем я работала, всех, кто просто стоял рядом, и кто никогда даже рядом не стоял… Я иногда вставала перед зеркалом, смотрела на себя и думала: «За что же они меня так ненавидят?». Как-то раз кто то из моих преследователей меня просил «Ну, скажите что-нибудь! Ну, скажите!». И я ответила: «Хорошо, я скажу. Пожалуйста, кто-нибудь, защитите нас от этого кошмара! Помогите! Кто-нибудь! Милиция, прокуратура, суд! Очень вас прошу!».
Уже позже мне объяснили – это по любви. Я им нравилась. Очень нравилась. Просто так совпало. Наш с Сергеем роман, который все-таки случился. Ну, невозможно было устоять, когда все вокруг уже давно нас «поженили». И в сериале мы играли героев, у которых разыгрывался головокружительный роман, и ежедневно вся страна желала, чтобы мы стали парой. А нас не отделяли от наших героев, и меня некоторые до сих пор случайно называют Викой, а Жигунова – Шаталиным. Знаете, когда такое большое количество людей о чем-то мечтает, то волей-неволей, впадаешь в это состояние, становишься как бы частью общей игры. Столько было разговоров на эту тему, столько вопросов. И ведь мы же никого не обманывали – поначалу речь о каких-то там чувствах между нами вызывала только улыбку. Но как-то так получилось, что мы стали близкими людьми. Нас сблизили обстоятельства, и человеческий фактор сыграл здесь немаловажную роль.