Я научу тебя любить
Шрифт:
Ей впервые за многие дни было просто спокойно. Нормально. Все снова было неважно. Только его сердцебиение под ухом. Только тепло его тела. Только возможность лежать вот так. Никуда не двигаться. Ни о чем не думать. Просто… Быть его. На сто процентов. На максимум. Не боясь последствий. Не вспоминая о причинах.
О чем думает он, Аня не знала. Не было толком сил поднять взгляд. Заговорить. Спросить. Да и он же просил… Молчать.
Поэтому Аня лежала, повернув голову, моргая реже, чем стоило бы, глядя на смятую постель там, где они занимались сексом — на ее половине.
На его
Аня вздыхает, жмурится, понимает — по-прежнему зол. По-прежнему не отпустило. Из-за нее…
— Пусти меня, встать хочу.
Он заговорил первым. Вжался пальцами в ребра, вероятно, не сомневался, что она послушается. Откатится. Пустит… Курить, наверное.
Но Аня запротестовала. Вжалась грудью в грудь, руками зафиксировала затылок, щекой почувствовала прикосновение его щеки — колючей и горячей… Чуть двинула, наслаждаясь тем, как он ее царапает…
— Аня, — мотнула головой, услышав требовательно-нетерпеливое. Умом понимала, не стоит, но почему-то страшно было его отпускать. Он додумает. Он скажет, что… Это ничего не меняет. Она уже сделала достаточно, чтобы… К херам.
— Не надо, пожалуйста. Побудь со мной.
Сказала тихо, чувствуя, что он напряжен… Зная, что может сорваться.
— С тобой побыть… — повторяет притворно спокойным голосом. Смотрит перед собой — вряд ли осознавая, что там стоит комод… — Тогда слушай, раз с тобой. Потому что я не могу в себе держать. И плакать не смей. Поняла?
Кивнула, закрыла глаза, сжалась…
— В твоем романтичном мозгу ревность — это классно. Это рыцари на сраных скакунах. Это о любви. А в моем — ни черта. В моем — это об унижении, Аня. И, как последствие, о желании втаптывать. Ты как себе все видела, зайка? На что ты надеялась? Я должен был ему там морду бить, доказывая серьезность намерений? Ты этого хотела? Или улыбаться и рукой махать, будто так и должно быть? Или я так должен был прозреть, что в чем-то неправ? Где-то облажался? Тебе настолько сложно было просто объяснить? Ты, блять, мне обещала, Аня…
Корней не договорил. Выдохнул. Все же настоял. Снял с себя, не глядя, сел в кровати, провел руками по лицу, по волосам, выругался…
Оглянулся…
— Кто я для тебя, Аня? Просто скажи, кто? Враг? Ты меня ненавидишь? Что я должен был сделать, чтобы ты просто успокоилась?
— Я люблю тебя, Корней, прости…
— Да заебало уже, Аня. Любишь… Думать надо. Хоть изредка. А не любовью своей все дыры затыкать. Мне надо было ждать, когда он тебя в туалет трахаться поведет, а ты не откажешь, потому что неловко? Или резинку вам стрельнуть, чтобы никакую херню не принесла потом? Мне теперь всю жизнь с мыслью жить, что ты на меня можешь вот так разозлиться? Телефон твой проверять? Я ненавижу ревность, Аня. И людей, манипулирующих так… Дёшево. И в жопу твою злость… И любовь твою туда же.
Сказал, не мог не видеть, что делает больно своими словами. Не понимать не мог. Не чувствовать. Но делал. Наверно, так же, как она сделала ему. А может больнее.
Встал, надел штаны, подобрал с пола футболку. Смотрел на Аню, ныряя в горло… И она знала, что сейчас будет контрольный. Ждала его, прижимая к груди угол одеяла… Голая, беззащитная, оступившаяся, отдавшая все, что можно. Но, видимо, ее вину не искупить.
— Я предлагал тебе быть рядом. Ты решила, что лучше с пацаном. Ты со мной не захотела «становиться главной темой вечера», а с ним — с радостью. Ты за мой счет позволила ему чувство собственной важности почесать. Развлечься на глазах у изумленной публики. Такое не прощают, Аня. Я не прощаю. Понимаешь? Улыбалась ему весь вечер. Позволяла себя трогать. Шептать там что-то. Зажимать прилюдно. При мне. При всех. Подливать разрешала. Это ты для храбрости или уже на радостях? Может вы все же успели? А я просто не уследил? Сравнила? Понравилось? Без моей резинки обошлись? Мне сходить провериться теперь? А то вдруг у тебя сегодня настроение хорошее? Ты всем даешь, как просят? Или только мне? А, Ань?
Она услышала, закрыла глаза, переживая боль, сделала несколько глубоких вдохов, стараясь справиться, чувствуя, как разрастается… Наверное, так, как чувствовал себя он. Униженной. Но плакать же нельзя, поэтому…
Сползла с кровати, продолжая придерживать одеяло, подобрала вещи, пошла к двери…
— Я утром уйду. Тебе не надо проверяться. Я… Мы не успели… Не надо…
Вышла, чувствовала, что топчет подол и рискует упасть, но это, наверное, сейчас не испугало бы. Ничто не испугало. Просто снова донести. Себя, свои вещи, свои слезы.
До комнаты. В которую когда-то въехала приживалкой. В которой многое выплакала, но так… Еще ни разу.
Аня знала, что надо закрыться, но ключ, как назло, заел… Оставила, чувствуя, что пальцы дрожат, а глаза уже не видят, потянулась к лицу, отпуская ткань, роняя на пол все, что принесла, и душу тоже…
Она оступилась. Она сглупила. Она позволила. Но разве так?
Разве настолько, чтобы делать так больно, унижать так сильно? Он, который знает ее лучше всех… Тот единственный, которого она видит…
Забравшись на кровать, Аня вжалась в подушку. Лицом. Руками. Голыми коленями. Жмурилась, чтобы сдержать слезы, но не помогало. И всхлипы тоже хотела бы сдержать. Но если нет — хотя бы заглушить. Плакать тихо, если не плакать не получится. Лучше — в душе. Там закрыться. Но туда ведь надо дойти, а у нее нет сил. Ни физических, ни воли. Просто… Плакать. Чувствуя, как болезненно скальпелем на сердце вырезаются его слова. Чувствуя себя лошадкой. Без головы. Хвоста. Она расшатала, он разбил.
— Ань…
Услышала, попыталась забиться выше, боясь, что тронет. Замотала головой, прося… Оставить. Снова не добивать. Дальше уже некуда.
— Прости меня. Пожалуйста.
Слышала каждое слово, хотела бы успокоиться, хотела бы держать лицо, не выглядеть истеричкой, ответить достойно, но только махала головой и сжимала подушку сильнее.
Разрыдалась отчаянней, когда поняла — он ложится сзади. Прижимается к голому телу, набрасывает одеяло, утыкается в волосы, целует…
И делает еще хуже. Еще больнее. Они уже разбили. Уже не склеить.