Я не Монте-Кристо
Шрифт:
— Убегаешь? — его голос был слишком чужим и сиплым. — Я предатель, да?
Она ничего не ответила, значит да, предатель. Никита медленно опустился на колени, крепко обхватил ее талию и вжался лбом в живот. Почему она так дрожит? Неужели и правда боится?
— Почему ты меня все время бросаешь? — он потерся щекой о мягкую ткань ее кашемирового платья и прижался губами, вот так бы и стоять перед ней на коленях вечность, но нужно говорить, ей нужно все рассказать.
И вдруг его коснулись длинные пальцы, сначала несмело взъерошили затылок, потом принялись гладить и перебирать
— Я боялась, Никита, боялась, что увидишь меня и разлюбишь. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой, думала успею к нашей… очередной свадьбе, а операцию отложили на год, — ее голос стал хриплым, но разве ему не все равно?
— Это был рекламный ролик, Мия, — глухо сказал Никита, продолжая тереться теперь уже подбородком, — я обсуждал по телефону долбаный рекламный ролик, какие-то масла, а эти дебилы всунули туда женщину с ребенком. Беккер знал…Как ты могла, Мия, как ты могла обо мне такое подумать, я ведь тебя так любил?..
И тут он увидел как расширились серые глаза, в которых отразился настоящий ужас, пальцы вцепились ему в затылок, и Никита внезапно осознал, что его Мия действительно ничего не знала. Она простила его, доверила сына, согласилась выйти за него замуж и рожать ему детей, считая его убийцей и подонком! А он боялся, что она не поверит, хоть у Беккера и записан весь разговор, но мало что можно подделать…
— Мия, — он отпустил ее и схватил за руки, — послушай…
— Мама, — раздался за спиной дрожащий детский голос, и Никита чуть не застонал от отчаяния. Он так не хотел напугать своего мальчика, но кажется, у него ничего не вышло, — мама, давай не будем уезжать от Никиты!
— Иди сюда, — обернулся, выпустил руки Саломии и притянул Данила за плечи, глядя перед собой невидящими глазами, — я не Никита, сынок, слышишь? Я отец твой, твой настоящий папа.
Мальчик продолжал удивленно таращиться, а потом перевел взгляд на мать.
— Мам?
Саломия обвила себя руками и кивнула. И тут лицо Даньки озарилось такой неподдельной радостью, что у Никиты остановилось дыхание.
— Правда? Значит я буду такой большой как ты? И уши у меня обратно прижмутся! Я же думал, ты меня просто утешаешь! — он с силой обнял Никиту за шею, а тот хватал ртом воздух, чтобы не задохнуться от захлестнувшей его лавины щемящей нежности, которую можно было теперь не прятать, а лить всю без остатка на доверчиво прижимавшегося к нему сына, его родного ребенка.
Боковым зрением Никита увидел, что Саломия вдруг покачнулась и ухватилась за спинку кресла, а потом начала мягко оседать. Стащил с себя Даньку, усадил его на сиденье и успел подхватить Мию, Данил бросился к ней, обнимая и цепляясь за руку:
— Мамочка, мама,тебе же доктор сказал не волноваться, тебе же нельзя!
— А-ну ка, сын, с этого места подробнее, — Никита уложил Саломию на стоящий напротив обитый светлой кожей диван и присел рядом, поддерживая за голову, — такое уже было?
— Да, — Данька шмыгнул носом, продолжая держаться за материнскую руку, — и на прошлой неделе, и в больнице.
— Почему, знаешь?
Данька замотал головой, Никита взял со столика бутылку с водой и смочил Саломии лицо. Длинные ресницы дрогнули, она открыла глаза, обвела их с Данилом непонимающим взглядом, а потом виновато моргнула.
— Таблетки значит? — насмешливо взглянул на нее Никита, протягивая воду. Саломия отпила из бутылки и поспешно опустила глаза.
— Здесь душно…
Никита запустил руки в шелковистые волосы, наклонился и, дурея от вида изогнутой обнаженной шеи, прошептал в самое ухо:
— Когда она родится, я тебя придушу. Не смей увозить от меня детей, любимая.
— Откуда ты знаешь, что это она? — в ответ прошептала Саломия, обвивая его шею. Никита покачал головой.
— Не знаю, откуда. Просто знаю и все. Пойдем, теперь ты никуда от меня не улетишь, моя Мия. Одевайся, сынок, — повернулся он к Даньке, млея от того, что теперь можно это говорить и видеть, как счастливо вспыхивают в ответ две пары глаз, таких родных и таких похожих. Воистину, он был слепым и глухим…
Поднял на руки укутанную в ее шубу Саломию и шагнул к выходу. А потом остановился и, улыбнувшись, наклонил голову ниже, чтобы не услышал прилепившийся сбоку сын.
— Осталось двое, — проговорил едва различимо, целуя мочку уха.
— Что? — она непонимающе смотрела из пушистого вороха меха.
— Двое есть, еще двое осталось, — сказал и довольный двинулся дальше. Его шеи коснулись теплые губы, и хриплый голос зашептал:
— Я люблю тебя, Никита! Как же я тебя люблю…
— Сынок, возьми в кармане ключ и открой машину.
Данил, горделиво выпячивая губу, пиликнул брелком, и двери разблокировались.
— Пап, а ты научишь меня водить?
Никита остановился на минуту, так коротнуло от этого короткого и непритязательного «пап», что в мире миллионам мужчин кажется чем-то привычным и обыденным, но для него это прозвучало, как самая желанная музыка.
— Скажи еще, Даня, — не удержался, хоть и выглядело это совсем по-идиотски.
— Что, пап?
«Аааа… Кайф!»
— Ничего, мой хороший, запрыгивай в машину.
Он усадил Саломию на заднее сиденье рядом с сыном, Данька уткнулся носом в мех, а она притянула его к себе и прижалась щекой к макушке. Никита завис от вида своей семьи, упрятанной вглубь своей машины.
«Еще. Они недостаточно хорошо охраняются».
Сел за руль и набрал Семаргина.
— Я везу ее домой, Дима, давай туда свой спецназ, мне нужно уехать ненадолго.
На трассе их обогнала машина Семаргина, тот мигнул фарами и притопил по направлению к городу, а когда Никита подъехал к дому, серебристый Мерседес уже стоял, припаркованный, на обочине. Никита задержался на минуту, чтобы еще немного полюбоваться на притихших сзади его жену и сына. И еще кое-кого, о ком он старался не думать, слишком растекалось внутри от таких мыслей, а ему нужно было сегодня покончить с этим делом.