Я не сулю тебе рая
Шрифт:
2
Уфа, белокаменная моя колыбель, неказиста только возле полотна дороги, — отсюда, кроме облепивших гору хибарок, ничего не видно. Уфа медленно проплывала мимо меня. Один за другим, как на экране, сменялись хорошо знакомые кадры: «Правая Белая», самая Белая и, наконец, «Левая Белая». И вот тут-то вдруг мне подумалось, что я уже никогда не вернусь по этим путям домой. Взбредет же такое в голову!
Во что бы то ни стало надо отвлечься. Это главное.
Возле соседнего окна примостилась
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйте, — ответила она.
— Далеко ли едем?
У нас в доме, где я живу, обитает один отставной подполковник-артиллерист. Он любит задавать бессмысленные вопросы и толковать с людьми в самой неопределенной манере. «Ну-с, — бывало, говорил он нам, мальчишкам, — чего мы хотим? Куда стремимся?»
Мой вопрос — самый естественный, не правда ли? Однако моя собеседница рассердилась.
— Сама я не имею привычки расспрашивать незнакомых мне людей, — ответила она не грубо, но все же не учтиво. — Говорят, на свете есть народы, у которых любопытство считается злейшим пороком.
— В общем-то я довольно понятливый парень, — проговорил я, сознавая, что надо поставить точку. — Если говорить начистоту, мне глубоко безразлично, куда вы держите путь. Можете мне поверить. Я спросил потому, что у нашего народа это не считается злейшим пороком.
— В вашем возрасте нельзя так много пить, — проговорила дамочка по-прежнему не грубо, но не учтиво.
Она отвернулась. Уже не было никакого смысла продолжать разговор.
От нечего делать я стал смотреть в окно. Вдали, там, где остались нефтеперегонные заводы, полыхали таинственные зарницы. Глупо, конечно, обижаться на дамочку в бухарском халате, но все же не следовало ей обходиться со мной так круто. Даже жалко стало себя.
Я вернулся в купе, где Амантаев, мой непрошеный шеф, все еще стелил себе постель: аккуратненько расправлял каждую складочку простыни, неторопливо взбивал подушечку.
— Амантаев, как же ты меня будешь рекомендовать на комбинате? — поинтересовался я. — «Один мой хороший знакомый» или «мой родственник»?
Я с первой минуты знакомства стал говорить ему «ты». Пусть не думает, что он такая авторитетная птица. И ехать согласился не потому, что поддался на его агитацию, а потому, что не хотелось огорчать маму. Да и надоело слоняться без дела.
— Я еще не решил, что буду говорить, — ответил он, снимая галстук.
Он был идеально корректен, идеально аккуратен и идеально правилен. Серый галстук свой не бросил на стол, как это сделал бы я, а расправил и повесил на крючок.
— Все-таки тебе придется сказать обо мне всю правду, все как есть. Не так ли? — наседал я на него, будто именно он был виноват в том, что сейчас терзало мою душу. — Я должен предупредить честно: твой подопечный — парень
— Знаю.
— Во-вторых, характер просто невозможный…
— Хочешь сказать — редкий экземпляр?
— Ты убедишься в этом в самом скором времени. Кроме того, я не смышлен. Одним словом, несерьезный человек.
— Глупый, что ли?
Он спросил это самым серьезным образом…
— Не совсем, конечно.
Тут он позволил себе корректно улыбнуться. Он, между прочим, мастерски умел улыбаться!
— Да, задал я себе задачу, — проговорил он, затягиваясь дымом папиросы. — К тем великолепным качествам, которые ты сам успел в себе подметить, придется кое-что прибавить. Насколько я понимаю, ты любишь независимую позу и презираешь опыт человеческого общежития: «Мы считаем, что чуточку разочарованы, и море нам по колено…» Теперь, пожалуй, портрет моего «подопечного» завершен.
Я ждал от него чего угодно, но только не этой неприкрытой насмешки. Он не отрицал, что я — тяжелая обуза, внезапно свалившаяся на его плечи.
— После такой характеристики, черт побери, кто же согласится принять меня на работу? — спросил я, немножко сбитый с толку. — Не думаешь ли ты, что в самом скором времени тебе придется откомандировывать меня обратно, притом за свой собственный счет?
Я не скрывал, что разозлился. Мне хотелось вывести его из равновесия, хотелось, чтобы он прикрикнул на меня, сказал что-нибудь в таком роде: «Послушайте, молодой человек, неужели никто не научил вас, как надо вести себя среди людей, которые по возрасту годятся вам в отцы?»
Но он не доставил мне этого удовольствия.
— Да, нелегко мне придется. Но об этом мы поразмыслим завтра. Утро вечера мудренее, — сказал Амантаев и спросил весело: — Стелить постель умеешь?
Натянув на себя простыню, отдающую сыростью, я потушил свет. Сейчас, вероятно, два часа ночи, если не больше, а в шесть тридцать утра, как сказал Амантаев, побудка. Надо заставить себя вздремнуть…
3
Поезд ползет мимо комбината, на котором мне предстоит брать «урок самостоятельной жизни». Ничего не скажешь, такого скопления заводов в одном месте мне еще не доводилось видеть. Башня на башне, резервуар на резервуаре, бесчисленные цехи. Если бы не пудовый камень на сердце, я мог бы воскликнуть:
— А ведь очень красиво, черт возьми!
Но я не произнес этих слов.
Искандер Амантаев, кажется, залюбовался комбинатом, хотя мог бы и не любоваться… Неужели ему не осточертело жить среди газов и дымов. Конечно, это так, только сознаться не хочет.
Неожиданно совсем рядом с железнодорожным полотном поднялся грозный факел, вслед за ним второй, но поменьше. Первый бушевал, подобно утренней заре, а второй тлел голубым, еле заметным огнем.
Я бы тут же и забыл о них, если бы не Амантаев.