Я не свидетель
Шрифт:
Александр понял ход майорской мысли.
Каназов подергал дверную скобу, затем отступил и вложив в плечо весь центнер своего веса, с разгона ударил. Что-то хрустнуло, и дверь распахнулась. Они вошли. Пахло пылью, обволакивала какая-то плотная духота.
– Ничего руками не трогайте, - предупредил Каназов и узкими черными глазами обвел комнату, затем заглянул во вторую, крошечную, служившую спальней. Постель была аккуратно застелена. Он зачем-то приподнял покрывало.
– Ты вещи отца знал?
– спросил Тюнена.
– Да как сказать, - засомневался Тюнен, невесело подумав, что вообще
Каназов стоял перед распахнутым фанерным платяным шкафом, перебирая небогатую верхнюю одежду Тюнена-старшего. Александр был тут же и неприязненно наблюдал за этой процедурой.
– Ну, чего-то не хватает?
– обратился к нему Каназов.
– Вроде серого костюма нет, он самый новый, - пожал плечами Александр.
– Шитый в ателье или готовый? Наш или импортный?
– Не знаю. Я отца видел в нем всего два раза... Чего точно нет, так это плаща. Темно-синий, с погончиками, на теплой подстежке, коричневая такая, пристегивается молнией вкруговую.
– Смотри, как запомнил!
– Сам покупал ему.
Закрыв шкаф, Каназов продолжал осматривать квартиру: заглянул в хилый буфетик с подложенной под одну ножку фанеркой, порылся в старом комодике с облупившимся шпоном, там было много узеньких ящичков, в одном из них он нашел какие-то тонкие шелестящие листики. Майор достал из заднего кармана блокнот и сунул их туда. Затем подошел к столу, взял Библию, повертел ее в руках, вытащил закладку - полоску конверта, и тоже поместил меж страничек своего блокнота.
– Где отец хранил документы?
– спросил он вдруг Тюнена.
– По-моему, здесь, - Александр указал на узкий ящичек в комоде, в котором Жумекен обнаружил два тонких шелестящих листка.
– Ну правильно, - сказал Каназов.
– Тут и трудовая книжка, и профсоюзный билет, и старый пропуск на сахзавод, даже метрика. А вот паспорта нет. Отец твой человек аккуратный, значит и паспорт он, видимо, держал тоже здесь, где все документы. В других ящичках - никаких документов, бумаг. Все в одном... Я тебя попрошу, - обратился он вдруг к парню. Тот с девушкой притихшие сидели на стульях, сдвинутых к стене, чтоб освободить простор большому грузному майору, ходившему по комнате. Сбегай в милицию, скажи: майор Каназов приказал пусть Мухлисов придет, бегом. Скажи: квартиру опечатать надо. Понял? Сержант Мухлисов. Только бегом пусть. А то он пока заведет свой мотоцикл, полдня пройдет...
Сержанта Мухлисова Каназов и Тюнен ждали во дворе, присев на узенькую скамеечку под забором, а девушка, томясь, прогуливалась по двору.
– Отец твой уехал, - сказал Жумекен.
– Смотри: холодильник отключен, раскрыт, вымыт, шнур из розетки выдернут. Паспорта нет. Хлебница пустая. Даже крошек нет. Перед отъездом, чтоб мышей не кормить, очистил ее. Все тарелки, стаканы вымыты, стопочкой стоят. Телевизор - тоже, шнур из розетки вытянул. Всюду много пыли. Значит, уехал давно. Мы попробуем узнать, когда и куда, - он достал из заднего кармана свой истрепанный и как-то вогнуто спресованный блокнот, извлек из него две одинаковые узкие тонкие шелестящие бумажки.
– Это квитанции из "Аэрофлота". Комиссионный сбор. Два заказа. Сделаны в один день. В агентстве поищем подробности... Теперь вот, -
– Видишь, марка, штемпеля. Тут мелкий шрифт, читай, у тебя глаза молодые.
Белый плотный глянцевый кусок бумаги имел тончайшую серую подкладочку изнутри. На лиловой почтовой марке с графическим изображением здания и стоящих на поле самолетов была цифра "230". Под рисунком надпись "Flughafen" - аэропорт. Вдоль марки шла другая - "Deutsche bundespost". Марка была погашена штемпелем, сообщавшим, откуда и когда отправлено письмо: "Munchen, 18.01.93". На все это знания немецкого языка у Тюнена хватило.
– Ну что?
– спросил Жумекен.
– Письмо из Мюнхена. Отправлено восемнадцатого января этого года.
– А что на марке нарисовано?
– Аэропорт.
– Интересно... Как думаешь, где твой отец мог взять этот кусочек? Не на улице же подобрал. Чистенький, след отреза свежий. Читал Библию, сделал закладку. А где же конверт?
– Ну откуда же мне знать, - раздраженно ответил Александр.
– У нас никого в Германии нет. Да и насколько я знаю, отец не переписывался ни с кем оттуда.
– А может он уехал в Мюнхен этот? Как думаешь? Вдруг в письме кто-то обнаружился?
– Вот так сел и уехал, как в Мелкумовский совхоз. И мне ничего не сказал, правда? Ерунда!
Послышалось тарахтенье мотоцикла. Подъехал сержант. В коляске сидел парень-понятой.
– Что так долго?
– на всякий случай пробурчал Жумекен.
– Как долго, товарищ начальник!
– обиделся сержант.
– Машина сразу завелась и - я уже тут, как вы приказали - бегом.
– Ладно, пойдем.
Закончив формальности, опечатав дверь, отдав протокол, подписанный понятыми сержанту, Жумекен отпустил их.
– Что мне делать?
– спросил сержант.
– Езжай на службу. А мы пойдем в агентство "Аэрофлота".
– Слушаюсь!..
– Постой!
– вдруг остановил его майор, поглядев на измученное и озабоченное лицо Тюнена.
– Отвези его ко мне домой, скажи жене, что это мой гость. Понял?
– И обратившись к Александру, сказал: - Поезжай, отдохни. Толку мне от тебя никакого. Попей чаю, а вернусь, плов будем есть.
Тюнен рассудил, что и впрямь бессмысленно ему толкаться с чемоданом и пиджаком через руку за майором. Хотелось побыть одному, собраться с мыслями, ополоснуться бы по пояс водой из арыка, снять обувь, что кстати повелевал здешний обычай. И он уселся в коляску мотоцикла.
День шел на убыль, но жара не спадала, хотя чуть потемневшее солнце уже склонялось к горизонту. Тюнен, отдохнувший на кошме под навесом во дворе Жумекена Каназова, даже успел немного вздремнуть - и сладко и тревожно. Тревога не покидала его и сейчас, когда, подобрав ноги так, что подбородком почти касался колен, раздумывал, что же приключилось с отцом. Куда он мог уехать? Кто кликнул? Что за письмо из Мюнхена? Но ни на этот, ни на другие вопросы ответа не находил. Оставалось ждать прихода Жумекена. А возвратиться он должен был вот-вот: во дворе в котле на мангале уже варился плов, и в воздухе плыл запах бараньего жира и лука.