Я, оперуполномоченный
Шрифт:
– А Щукину зачем?
– Мало ли…
– Вот и вы, Роман Семёнович, по той же причине могли присвоить…
– Я не брал.
– А Иван Кузьмич вспомнил, что в тот злосчастный день вы спали с кобурой, готовясь заступить в караул. То есть ваше оружие было при вас. Ведь когда вы вернулись с поста, Щукин спал.
– Да не брал я ничего! И в книге роспись Щукина есть о том, что я всё сдал.
– Верно, – кивнул Смеляков. – Но расписались вы в том, что сдали оружие, уже тогда, когда получили револьвер Лазарева, так сказать, задним числом…
– Нет, товарищ милиционер,
– А вы уже впутались. Я вынужден задержать вас на трое суток по подозрению в хищении оружия.
– На каком таком основании?
– На основании статьи 122 УПК. Так что собирайтесь. Придётся вам погостить в изоляторе временного содержания. Закон это позволяет. Тем более что из этого револьвера, по нашей информации, убит инкассатор.
– Вот чёрт! Да не знаю я ничего! – Терентьев побледнел.
В камере с Терентьевым работали два агента. Один был юркий, говорливый, молодой. Он из кожи лез вон, чтобы расположить к себе Терентьева, много рассказывал о себе и своих корешах, с которыми успел помотать срок.
– Ты, Рома, меня не бойся. Мы тут все – братишки друг другу. Откройся мне, старичок, может, я помогу чем-то. Знаешь, отсюда и маляву на волю можно перебросить, чтобы шепнуть кому надо что надо…
– Отстань.
– Не веришь, браток? Брезгуешь дружбой Кости Сахара? Зря, милый. Костя Сахар никому плохого не сделал. Ему делали, обманывали, душили, пером щекотали, всякое было. Но сам я – чистейший кристалл! Зря не веришь мне…
Второй лежал на лавке молча и почти всё время дремал. Он выглядел усталым и безразличным к окружающему миру, этот сорокапятилетний мужик, заросший седой щетиной по всему лицу. Иногда он лениво, как лев, поворачивал большую голову к слишком разговорчивому сокамернику и негромко, но весомо произносил: «Ша! Уймись, шестёрка!» – после чего Костя Сахар замолкал на некоторое время, забившись в угол. Однако терпения у него хватало не намного. Через тридцать минут он снова начинал тараторить, вызывая в Терентьеве бурное раздражение. Атмосфера изолятора давила на него, Роман чувствовал себя затравленным.
На второй день, когда Костю Сахара увели на допрос, Терентьев подсел на краешек койки, где лежал, задумчиво глядя в потолок, второй сокамерник.
– Послушайте… Вы понимаете… Я не знаю, как вас величать…
– А тебе и не надо знать ничего. Зачем тебе моё имя?
– Для знакомства. – Терентьев растерялся. – Всё-таки вместе тут… А поговорить-то хочется… Я же в первый раз…
– Первый – не последний…
– Вот этого не надо… Вы поймите, я ужасно напуган… А этому, – Терентьев указал глазами на дверь, за которой скрылся Костя Сахар, – этому я не верю… Он стукач. Я слышал про таких.
– Стукач, – согласился мужчина. – Тут любой может стукачом быть. Верить никому нельзя.
– Но невозможно же в себе замкнуться… Понимаете… Как вас звать?
– Хомут, – хрипловато промычал мужик.
– Хомут?
– Так друзья называют.
– А по-нормальному?
– Это и есть нормальное погонялово. Ты привыкай. По паспорту тебя теперь никто не кликнет. Прилепится к тебе в зоне кличка, она и станет навсегда твоим именем.
– Почему
– Отсюда только одна дорога – срок мотать. Маленький или большой, это уж от разного зависит…
– Послушайте… Хомут, скажите…
– Ты меня на «вы» не зови, не привык я. Тошнит меня от интеллигентности такой. Мы с тобой теперь товарищи по камере, значит, на равных баланду хлебаем. Уважение в нашем мире не через «выканье» будешь выказывать. Но этому тебя на месте обучат.
– Хомут, но ведь я ничего не совершил!
– Но сидишь тут? – Мужчина лениво рассмеялся. – Ладно, дай соснуть маленько.
– Хомут, я боюсь… Подскажи…
– Чего подсказать?
– Как мне быть? Слышь, на меня хотят убийство инкассатора повесить.
– На тебя? – Хомут с презрением оглядел Терентье-ва. – Жидковат ты для мокрухи.
– Вот и я про то… Но дело тут в том, что я ни при чём… Однако на меня это хотят повесить из-за ствола…
– А при чём тут ствол?
– Я в карауле работаю, а у нас револьвер пропал…
– А инкассатора из того револьвера шлёпнули? Верно кумекаю? – Хомут приподнялся на локте.
– Не знаю. – Терентьев пожал плечами.
– А чего ты дрейфишь, если ты не при этих делах?
Роман понурился.
– Понимаешь, из нашей караулки револьвер-то… я свистнул.
– Ты? На кой хер?
– Чёрт его знает!..
– Ну так если он у тебя, как же из него могли инкассатора замочить?
– В том-то и дело, что он не у меня. Я его сразу спрятал… И теперь боюсь, что кто-то мог найти его…
– И пойти с ним на дело? – подвёл итог Хомут. – Это запросто.
– Но ведь тогда на меня всё свалят. Согласись, что украсть ствол – одно, а убить человека – совсем другое… А если из этого револьвера и впрямь убили инкассатора? Как докажу, что не я сделал это? Револьвер-то из нашей конторы. И раз меня сюда сунули, стало быть, подозрения какие-то есть, что это я его упёр… Ой, как мне плохо, Хомут! Просто блевать хочется от тошноты. Всего выворачивает, колотит…
– А спрятал ты его надёжно? – поинтересовался после долгой паузы Хомут.
– Вроде бы… В старом доме, неподалёку от моего дома, на чердаке… Но ведь набрести кто-то всегда может…
– Может, – согласился сокамерник.
Лязгнул дверной замок, и в камеру вошёл ссутулившийся Костя Сахар.
– Вот суки, – сплюнул он, – просто все жилы вытянули своим занудством. Колись им да колись. А вот не расколюсь! Сами пущай дакапываются до правды-матки… Ну, брательники, как вы тут? Скоро баланду принесут? Похаваем здешнего дерьма?..
На третий день Терентьева вызвали на очередной допрос. В уже знакомом ему после двух допросов кабинете, где стоял стол и привинченный к полу стул, было тихо. Роман усталым взглядом обвёл голые стены, и его глаза остановились на двух кнопках, предназначенных для срочного вызова охраны.
– Ну-с? – В двери появился Смеляков. – Как самочувствие, гражданин Терентьев?
«Совсем сник парень. Сейчас расколется», – решил Виктор, изучая измученное лицо Терентьева.
Роман наклонился над столом и машинально попытался подвинуть привинченный к полу стул. Губы его дрогнули.