Я, оперуполномоченный
Шрифт:
– Не знаю я! – в отчаянии воскликнул Миша.
– Как можно не знать этого?
– Вот так! Я же пистолет упёр!
– Как упёр? Откуда?
– У приятеля… Ну получилось так, чёрт попутал…
– Что получилось-то? – недоумевал Шорохов.
– Костя, понимаешь, возвращаюсь я с дежурства, захожу в комнату, а там на кровати портупея лежит, ну, как полагается, кобура с «макаровым»… Мы же вдвоём с Васькой Зотовым живём. Это его пистолет был. Васька-то душ пошёл принять, а шмотки так и бросил на кровать… Ну вот…
– Что?
– Взял я пистолет тот, вот что! Понимаешь, вдруг
– Да, поганенькая история, – тихо согласился Шорохов.
– Я, конечно, сразу повинился, стал лепить горбатого, что пошутил и что-то про то, что проверить хотел, как быстро можно такое дело раскрутить… Глупо! Всё страшно глупо! Понимаю… Но всё уже сделано… Кончено… И стыдно! Просто места себе не нахожу из-за этого стыда! Было б военное время, на фронт бы попросился, чтобы кровью позор смыть. Но сейчас-то что делать?
– Да, вляпались мы с тобой, – вздохнул Шорохов.
– Тебе-то что! Разве ты вляпался!
– Это ты просто не знаешь, что у меня в действительности, – брякнул в сердцах кинолог. – Даже думать страшно…
– Ты о чём?
– Да так… – Шорохов хлопнул раскрытой ладонью себя по груди. – Вот тут всё горит от страха…
– Не понимаю, – почти равнодушно сказал Самохин и лёг на койку лицом к стене.
– Ты чего отвернулся? Разговаривать неохота?
– А что разговаривать-то?!
– Нет, ты погоди, Мишаня. – Шорохов сел рядом. – Ты пойми, что ведь у меня тоже беда… Мне тоже плохо…
Самохин упорно молчал и только громко вздыхал время от времени.
– Видишь ли, старик, – продолжал Шорохов, – меня ведь тоже стыд гложет. Страх и стыд, не знаю, чего во мне больше… Я же преступление совершил, может, поужаснее твоего…
Самохин медленно повернулся к нему и долго молча смотрел в глаза сокамерника.
– Против своих пошёл, – едва слышно сказал Шорохов.
– Чего? Ты о чём говоришь-то? Как это против своих? Тебя иностранцы, что ли, прихватили? Завербовали?
– Нет, – испуганно отмахнулся Шорохов. – Нет, я не предатель родины… – И тут же скис. – Но я не лучше…
– Да чего ты натворил-то? Теперь уж говори, а то душу растеребил.
– Деньги я украл.
– У кого?
– У своих… Зарплату взял. Пять тысяч рублей.
– Ни хрена себе! Это у кого ж такая зарплата?
– Ты не понял. Я сейф вскрыл…
Шорохов долго молчал, глядя в пол. Самохин не торопил, ждал.
– Я сейф вскрыл, где зарплата лежала для наших ребят. Я в 9-м отделении работаю… Знаешь, однажды подумал, что можно легко умыкнуть оттуда, если на ночь там остаться. Никто ж не увидит…
– Как умыкнуть? Ты же не медвежатник. Надо и ключ подобрать… да и опечатано ж всё!
– Фигня. Ключ я от другого сейфа взял, там все замки похожи. Чуток подшлифовал напильничком… А печать ведь из пластилина. Бритвой срезал её аккуратненько, затем обратно
– Да уж… А деньги куда подевал? Это же сумма огромная! – сочувственно проговорил Самохин.
– Деньги я в Обнинск отвёз. У меня там невеста. Только она ничего не подозревает. Я у неё в вытяжной трубе спрятал… И теперь боюсь, как бы кто туда не влез… Ох, хрен чёртов! И тут боюсь, и там боюсь… И стыдно перед всеми. Перед Светкой тоже…
– Это невеста?
– Она самая… Она ж говорила всегда, что за честность меня полюбила… А я такое натворил!
– Да уж… – грустно повторил Самохин, а мысли его уже устремились в завтрашний день. «Теперь прогуляемся с Шороховым в Обнинск и при понятых изымем… А Шоро-хова мне жаль. Терзается парень. Только уж вор – он и есть вор, пусть и слабохарактерный. Вот она – страсть к наживе, стремление жить богаче других… На что только людей не толкает эта страсть! Через себя готовы переступить…»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДЕКАБРЬ 1985
– Ну вот что, ребята! – Плешков хлопнул руками и с воодушевлением потёр ими друг о друга. Утренняя «пятиминутка» закончилась, можно было обсудить и неслужебные вопросы. – Похоже, начинаются новые времена.
– И в чём это выражается? – полюбопытствовал Смеляков.
– Вчера был я в Доме политпросвещения МГК КПСС. Выступал там новый секретарь Московского горкома партии Ельцин. Он собрал партийно-хозяйственный актив и руководство ГУВД и вставил всем по первое число. Всё-таки Горбачёв молодец. Если он на все ключевые посты поставит таких, как Борис Николаевич, у нас много что круто изменится. Ельцин прямо с места в карьер ринулся: престиж социализма в Европе катастрофически падает, нам надо в срочном порядке поднимать экономику, бороться с преступностью…
– А мы разве не боремся? – спросил Лукашин. – Он бы заглянул к нам сюда, убедился бы собственными глазами, что мы не просиживаем штаны попусту.
– Вы не слышали его выступления, товарищи, иначе бы сами поняли. Надо, говорит, наказывать виновных, независимо от их рангов. Ткнул пальцем в кого-то из секретарей райкома: если вы, говорит, совершите преступление, то будете отвечать по всей строгости закона наравне с любым другим гражданином. Мы все равны! Хватит делить общество на касты! Неприкасаемых быть не должно!
– Вот когда увижу это на деле, тогда и поверю, – проворчал Лукашин. – А пока это только слова. Красивыми фразами у нас бросаться умеют.
– А я верю, что с таким руководством мы прорвёмся, – парировал Плешков. – Борис Николаевич всех там встряхнул. Представляете, поднимает кого-то из секретарей райкома и спрашивает, как зовут его участкового. Тот, разумеется, пожал плечами, мол, знать не знаю. Ельцин его чуть ли не в порошок стёр: должны знать такие вещи! Пригрозил на следующем заседании всех секретарей опросить. Кто, говорит, не будет знать своих участковых по имени, пеняйте на себя.