– Мама, я хочу уехать отсюда. Здесь я даже в школу не могу ходить.
Глава
одиннадцатая
К концу года у некоторых уже были упакованы чемоданы для отъезда в Германию. Горбатые матрацы были свернуты и погружены на телеги, мебель разобрана, мешки из джута наполнены посудой и скарбом. Вечерами из домов выходили мужчины с сумками, полными одежды, аккуратно сложенной женами. Из всех оставшихся в доме продуктов женщины готовили последнее сытное блюдо перед отъездом. Витал запах мяса и картофеля, поленты, скворчащей на сале. В окна было видно, как семьи молча пережевывают ужин при свете керосиновой лампы. Мы, остающиеся, смотрели на них с порога или с края участка, и было понятно, что это мясо стоит у них поперек горла. Они говорили, что счастливы, что Гитлер
сделает их богатыми, даст им фермы, землю и скот. Они утешали себя тем, что дуче скоро построит в Куроне дамбу и им все равно придется уезжать. Но по их сжатым губам, стиснутым кулакам было видно, что уезжать таким образом было тяжело. Тяжело девушкам и детям, но еще тяжелее пожилым, которым оставляли лучшее место на телеге и уговаривали попробовать поспать в дороге. Когда одна из телег трогалась в сторону станции Больцано или станции Инсбрук, где ждали поезда фюрера, в Куроне воцарялась мертвая тишина. Герхард, деревенский пьяница, каждый вечер обходил фермы – их было около сотни в Куроне – чтобы проверить, уехал ли кто-нибудь еще. Найдя пустой дом, он стучал в дверь до тех пор, пока не отбивал костяшки пальцев до крови или не засыпал прямо там, на месте. На следующее утро его будил Карл, тащил его, похмельного, на себе в трактир и поил кофе, чтобы привести в себя.