Я подарю тебе «общак»
Шрифт:
– Но я все делаю, что вы мне говорите, – всхлипнул Дрозд.
– Вот и продолжай делать и не пробуй обмануть, – хмыкнул Калганов, – это карается смертью, – и снова подмигнул своей сообщнице.
Дрозд весь сжался, стараясь прикрыть пах, но девица просто открыла дверцу машины. Получив пинок в спину, вор вылетел из «Паккарда» и покатился по пыльной обочине, обдирая кожу об острые камни. Остановился и, лежа на спине, посмотрел в синее небо. Дыхание со свистом вырывалось из груди, ссадины горели огнем. «Паккард» тем временем перевалил через холм и скрылся из виду.
– Сука ментовская, – выдохнул Дрозд в бессильной
Издали начал быстро нарастать какой-то рокот. Дрозд сначала подумал, что это машина, обернулся и увидел на дороге одинокого мотоциклиста на старом «Союзе». Кое-как поднявшись, он стал махать руками мотоциклисту. Тот остановился, снял очки и с улыбкой взглянул на авторитета. Дрозд сразу узнал Слона.
– Ты? – вырвалось у него.
– Я, – отозвался Слон, – вижу, ты водишь дружбу с ментами.
– Какую дружбу, – взвился Дрозд, – посмотри, как они меня отделали!
– Кончай беса гнать, я твою вшивость на раз выкупил, знаю, что ты «стучишь» в ОГПУ, – возразил Слон с грустью в глазах, – «ссучился» совсем.
– А за базар можно и ответить, – напомнил ему Дрозд, серый от гнева, – ты представляешь, на кого только что попер?! Я ведь тебя уважал…
– Заткни пасть! В гробу я видел твое уважение, сука легавая, тебя давно пора в шурш опустить, – отрезал Слон и с нажимом спросил: – Где Лапа? Он мне нужен.
– Что за гнилые базары! Да ты совсем уже внаглую меня форшмануть хочешь… – начал было Дрозд, с грозным видом наступая на старика, но осекся, увидев в руках у него нож.
Слон, судя по виду, был настроен серьезно, и его совсем не волновало, кто перед ним. У Дрозда же оружия вовсе не было. От этой мысли авторитету стало не по себе. Он, конечно, был моложе и сильнее Слона, однако иногда это не играло роли. По слухам, Слон виртуозно владел ножом. Одолеть такого будет непросто даже молодому.
– Где Лапа? – настойчиво повторил вопрос Слон, поигрывая ножом. – Я последний раз спрашиваю.
– Не знаю, – не выдержав, прорычал Дрозд, – если бы знал, то давно пришил. Он нас всех кинул на бабки. Ты в курсе, что твой кореш воровской «общак» хапнул? Может, вы заодно были?
– Не надо меня на понт брать, – огрызнулся Слон, – когда братва узнает про твои грешки, тебя порвут.
Улучив момент, Дрозд бросился на него, намереваясь свалить с мотоцикла, но Слон оказался проворнее. Он успел соскочить с сиденья вперед и с разворота махнул ножом, разрезав вору левое запястье, затем, продолжая круговое движение, рассек ему правое предплечье и в завершение погрузил лезвие в живот жертве по рукоятку. Удивленный Дрозд повис на нем с выпученными глазами и захрипел.
– Ну, как тебе это, падла? – весело поинтересовался Слон. – На Соловках из-за таких, как ты, много народу полегло. Теперь пришло время платить, и никакие башли, ни отмазы не проканают. Сдохнешь, как последний чушкарь, здесь, в канаве, в этой параше. Заплатишь своей поганой юшкой.
Не дождавшись ответа, он столкнул вора с обочины в кусты. Сам спустился следом, вытер нож о траву, обыскал жертву, нашел немного денег, достал из внутреннего кармана листок, развернул, прочитал и, довольно хмыкнув, положил его себе в карман.
– Ты за это ответишь, – прохрипел Дрозд из последних сил, цепляясь за одежду убийцы.
– Ага, перед Богом, – кивнул Слон, с отвращением стряхнув с себя
Дрозд потерял сознание. Надсадно кашляя, Слон поднялся на обочину дороги, забрался на мотоцикл и покатил в сторону города. Он хотел только одного, успеть сделать задуманное, помочь другу. Чувствовал, что силы покидают его, но крепился и повторял себе: «Ша! Рано еще. Не возьмешь, сука. Я еще поживу».
Николай Павлович Загорский чувствовал невероятный подъем. Его любимая ушла, растворилась в летней ночи, унесенная таксомотором. Он остался один, но сон все не шел, в голове крутились тысячи мыслей, и он, вскочив с постели, кинулся в мастерскую. Все расчеты по «Дочери кузнеца» были произведены, и оставалось только воплотить задуманное. Расплавляя серебряные слитки на горелке, скульптор заливал металл в формы, раскладывал формы на столе, чтобы они остывали, и плавил серебро дальше. Ближе к утру настал момент, когда заготовки остыли. Загорский стамеской аккуратно снял верхний слой глины с торса статуэтки, затем принялся удалять глину из пустоты внутри. Это было уже сложнее. Наконец он окончательно очистил торс, немного подшлифовал и положил на кусок фланели. Голова, руки и ноги были отлиты полностью, без пустот, здесь намного легче. Закончив очистку заготовок, он взялся за устранение неточностей, полученных вследствие отливки. Переходы были сглажены, однако Николай Павлович предвидел это и взялся за резец.
Тишину ночи нарушил звук далекого взрыва, а спустя пять минут послышался шум двигателей нескольких машин, спешивших со стороны центра к окраине. Испуганный скульптор вскочил и осторожно выглянул в окно. Это были милицейские машины, набитые вооруженными людьми.
«Что же происходит, – спросил сам себя скульптор с бьющимся сердцем, – неужели террористы?»
Он отлично помнил плакаты и агитлистовки об угрозе терроризма и диверсий. Волна истерии по этому поводу уже вроде начала спадать, и вот тебе на, то, чем пугали, все же произошло. Николай Павлович вернулся к работе, думая о том, что надо быстрее убираться из России.
И вот с первыми лучами солнца все было закончено. Он собрал статуэтку и любовался ею, понимая, что работа сделана на славу. Каждая черта изваяния отражала любимый образ Наталии Иосифовны. «Они уедут и будут счастливы», – улыбнулся Загорский и погладил статуэтку. Оставалось сварить составные части и зашлифовать места сварки. Это уже работа Федора, он обещал помочь. Николай Павлович вздохнул и подумал, что, несмотря на старания, не получит за эту статуэтку ни огромных денег, ни славы, ни признания.
Лапа заставил кобылу остановиться перед маленьким домом с белыми резными ставнями, ссадил Лизу, спрыгнул сам и поощрительно похлопал животное по шее. Затем привязал лошадь к ограде полисада. Перед домом росли две старые березы. Между ними он когда-то, будучи ребенком, устроил себе турник, укрепив в развилках толстую жердь. Турник сохранился. Глядя на него, Лапа вдруг осознал, как давно он не был дома. Внизу под турником рос густой бурьян. Сам дом немного осел и накренился. Стекло в окне, выходившем на улицу, лопнуло, и его заклеили бумагой. Ворота покосились. Хотя дом и был окрашен свежей краской, было видно, что хозяйка не успевает за всем следить и испытывает нужду.