Я погиб в первое военное лето
Шрифт:
Время тянется. Кузнечики стрекочут, бабочки порхают. Обливаешься потом, хотя и не шевелишься. Сярель заползает под куст, кладет карабин под голову и устраивается поспать.
– Случится что-нибудь, разбудите!
Рууди, не вставая, тянет к себе под нос сумку от противогаза, выуживает из нее полбуханки хлеба и два грязных куска сахара. Половину хлеба и один кусок сахара ловко бросает Ильмару. И они с аппетитом принимаются за еду.
– Не оставляйте наблюдения!
– сонно бормочет Сярель под кустом.
– Не оставляем. Супостат коварен, - дурачится Рууди с набитым ртом.
Время
Ничего не слышно. В деревне никакого движения. Кузнечики так стрекочут, что от напряженного ожидания начинают болеть барабанные перепонки.
Время тянется.
Только часа через три за нами приходит связной: ведено вернуться!
Сквозь заросли начинаем пробираться обратно в батарею.
Среди прекрасного лиственного леса очень тихая поляна. Пышные кустики дикого клевера доходят нам до колен, ромашки крупные, ярко-белые. Звонко и весело щебечет на склоненной березе незримая птица. Будто и нет войны.
– Дьявол, чего ты искушаешь!
– кричит вдруг Халлоп и, схватив с земли сук, швыряет его в березу.
При этом у него очень гневные глаза.
52
Капитан Нойман эстонизировал в 1937 году свою фамилию и стал Уусмаа, но от пьянства это его не спасло. Штабной писарь говорил как-то, что ему удалось сунуть нос в офицерское досье (адъютант случайно забыл запломбировать сейф), в дисциплинарную карточку Уусмаа внесены интересные записи:
"Один месяц домашнего ареста за то, что такого-то числа в пьяном виде с хлыстом гнался в Тарту по улице Кюйни за незнакомой женщиной". Или:
"...за неподобающее поведение в нетрезвом состоянии в казино артиллерийских офицеров..." Или:
"...за распевание в пьяном виде нецензурных песен и приставание к женщинам в ресторане "Синимандрия"..."
Он служил в спецкоманде группы, что теперь соответствует штабной батарее. Это было теплое местечко. Зашел часа на два, поговорил с сержантами и писарем команды и, если нет в это время офицерского наряда, можешь отправляться куда-нибудь бражничать. Разумеется, никакой надежды на повышение в должности или чине у него не было. Только Уусмаа этого и не добивался. Голова у него уже давно лысая, лет ему за пятьдесят, жены нет и к службе он, видно, относится, как к источнику денег, необходимых на выпивку. Мундир всегда из самого дешевого офицерского материала, на ногах стоптанные сапоги, похоже, что на водку шла и некоторая доля обмундировочных денег.
В Красную Армию капитана Уусмаа перевели, очевидно, без сучка, без задоринки. Водку он пил по-прежнему, только без скандалов и не в служебное время. Можно предположить, что это давалось ему нелегко, наверно, даже приходилось бороться с собой.
В молодости Уусмаа был наверняка блестящий и способный офицер, потому что свое дело он знал и сейчас. Он искусно владел оптическими и звуковыми приборами, а в знании топографии ему не было равных в полку. Когда руки у него еще так не дрожали, он получал награды за стрельбу из пистолета. Между прочим, он единственный, кто, уходя на фронт, взял с собой логарифмическую линейку.
В дни войны капитан Уусмаа
А сегодня случилось так, что Уусмаа с самого утра был сильно на взводе. Кто его знает, откуда он после большого перерыва снова достал самогон? Он удрал из штаба и пошел по огневым позициям. Планшет был у него подозрительно туго набит, и сумка от противогаза выглядела тяжелой. Он любезно обращался ко всем офицерам, предлагая им отхлебнуть из плоской бутылки, не забывал и ребят у орудий. Кто пил, кто нет.
– На войне нужно, чтобы всегда был глоток, - философствовал он, - война - это занятие для сумасшедших, на трезвую голову нормальному человеку она противопоказана. Человек существо страшное, он нападает на себе подобного. Представьте себе, что животные опустятся до уровня человека, что если лошади начнут убивать лошадей, коровы - коров, овцы - овец... Пейте, ребята, самогон что надо...
– Так почему же вы стали кадровым военным, если считаете, что война занятие для сумасшедших?
– позволил себе спросить Рууди.
– Друг мой, - ответил капитан Уусмаа слегка заплетающимся языком, но с еще вполне ясными глазами, - для меня это означало только профессию, я же никогда не думал, что мне придется пойти на настоящую войну... Она еще все смешает, эта чертова война, увидите сами... Тот из нас, кто останется жив, после войны совсем иными глазами будет смотреть на мир. Наверняка и среди вас кое-кто начнет сильно закладывать... потому что вино наводит человека на совершенно другие мысли, на гораздо более высокие, и часто он и поступает совсем иначе и даже гораздо лучше, чем иной трезвенник...
Мы усмехались.
– Тут нечему усмехаться, - Уусмаа плюхнулся на бровку орудийного окопа.
– У выпившего человека совсем другой полет, который выносит его из тесной раковины... Выпьешь, и можно думать и поступать как заблагорассудится, можно, не стыдясь, плакать о том, что чего-то ты в жизни не совершил, и даже весь этот омерзительный мир - простите меня, ребята!
– просто послать в задницу... В вине и лирика и ад, и ангелы и дьяволы. Пейте, ребята, до чего же хорош самогон!
Бутылка пошла по кругу, мы пили очень деликатно.
Сам же Уусмаа хватанул как следует, сунул бутылку в противогазную сумку, вежливо отдал нам честь и ушел, слегка покачиваясь, но выпрямив спину.
– Эх, пропади оно все пропадом...
– донеслось еще из-за кустов.
После обеда мы стали очень быстро отступать. Снова пошел слух, что каким-то образом мы опять попали в мешок. Орудия и обоз быстро-быстро потянулись на лесную колею, впереди - заслон, позади замыкало прикрывающее подразделение с пулеметами. Как всегда в спешке возникла неразбериха, на дороге образовались пробки, пехота пыталась пойти в обход, но не смогла вклиниться в колонну. Слышалась похабная ругань, окрики повозочных, слова команды. Весьма обычная история.